Константин Костин - Байки из жизни

Мораль сей басни такова: запреты никогда не приводили к желаемому результату. Считается, что в 17 лет и 364 дня человеку еще нельзя употреблять алкоголь, курить, смотреть фильмы 18+, а всего через день — вдруг раз, и можно! Как поступит такой человек? Правильно! Начнет безмерно потреблять все то, чего ранее был лишен.

Личности иные, пробовавшие запретный плод, в силу финансовых возможностей, ограниченных скромными карманными деньгами, постигали недозволенное, но запретное, постепенно. И, достигнув 18 лет, уже знали меру. Где нужно остановиться, чтобы продолжать быть человеком, не пересекая грань, не превращаясь в пьяное животное.

Неизвестно, с каким счетом, но коррупция ведет. О чем говорить, если взяточничество существовало еще в библейские времена и неоднократно упоминается в Библии? У Плутарха, Аристотеля и других античных историков тоже встречаются упоминания о подкупах, подношениях и так далее. Коррупция непобедима. Причем, как это не прискорбно, сами борцы с коррупцией становятся борцами за коррупцию.

Вот не где-нибудь, а в самом региональном Управлении ФСБ и не кто-нибудь, а сам генерал, начальник управления, проводит антикоррупционное совещание. Перед ним — начальники отделов, тоже офицеры далеко не самого низкого ранга, и генерал распинается. Рассказывает, на что нужно обратить внимание — дорогие автомобили подчиненных, часы, золотые ручки и так далее.

Поднимает отчеты и самой хреновой ситуация оказывается в Троицке — городке на границе с Казахстаном. Ну там коррупция всегда процветала. С развалом СССР работы в городе не стало, но граница — не лес, прокормит в любое время года. Как провести караван с контрабандой по "зеленке" — любой местный житель в возрасте от 7 до 70 лет покажет. А еще есть пограничники, которые с удовольствием станут богаче на несколько тысяч долларов, пропустив караван с китайскими контрабандными шмотками, таможня с аналогичными взглядами на взятки, милиция и ГАИ. Это потом, когда границу открыли, таможню между Россией и Казахстаном убрали, рухнула экономика целого областного района. Товары вози — не хочу. Единое экономическое пространство. А до того момента безработные аборигены жили, если не припеваючи, то достаток имели.

У генерала свое видение проблемы. Во всех отделениях малых и больших городов стенды есть, а в Троицке — нет. И уровень коррупции начальник связывал не с близостью границы, а исключительно с отсутствием стенда. А что представляет из себя стенд по борьбе с коррупцией? Это пластиковая доска, оклеенная пленкой-самоклейкой с красивыми надписями, наполненными патриотическим смыслом, и четырьмя прозрачными карманами, в которых покоились антикоррупционный закон, какие-то приказы на эту же тему и памятка сотрудникам, как себя вести в случае, если предлагают взятку. Понятно, что такие стенды во всех отделениях обрастали пылью, и, если б не бабушки-уборщицы, любой наблюдательный чекист с первого взгляда смог бы определить, что информация на стенде для сотрудников абсолютно бесполезна.

— Вот почему нет стенда? — разорялся генерал. — Какие проблемы? Не поверю, что в деньгах! Он стоит-то копейки! Вот, зампотылу, скажи, сколько стоит такой стенд? Две тысячи? Три? Я из своего кармана достану!

— Девяносто шесть тысяч двести рублей без копеек, — ответил зампотылу, заглянув в документы.

— Сколько? — охренел генерал.

— Девяносто шесть тысяч…

Вся соль ситуации заключалась в том, что во всем управлении финансовые документы могли подписывать только два человека: сам генерал, начальник управления, и начальник финансовой части, по совершенной случайности бывший мужем сестры генерала.

Проблема, почему коррупция никак не борется, сразу стала понятна. Деньги, выделенные на борьбу со ней, были успешно украдены. Собравшиеся одновременно взорвались громовым хохотом.

— Товарищи офицеры! Совещание закончено, всем спасибо, все свободны, — поспешил заявить генерал.

Генеральский кум написал рапорт по собственному в тот же день. Впрочем, самому генералу это не особо и помогло — через пару лет и его сняли, но уже за что-то другое.

Есть такие люди, которых в среде охотников, спортсменов, просто любителей "бабахинга" и прочих владельцев гражданского огнестрельного называют "Кузьмич". Возраст от 40 лет и более, в подавляющем большинстве — житель сельской местности, владелец единственной, видавшей виды, двустволки — вот собирательный портрет Кузьмича. Кроме того Кузьмичи отличаются тем, что живут по своим законам, отставая от современности лет на пятьдесят.

Лицензию на охоту Кузьмич не берет принципиально. А зачем? Егерь — в доску свой, из соседнего села. Столько самогона вместе выпили! На охоту Кузьмич ходит один. К его чести — стреляет только по зверю, только когда это нужно. И берет от природы столько, сколько ему нужно. Не больше.

Был я на охоте с городскими любителями. Десять здоровых лбов с полуавтоматами загрузились на три джипа, и ну зайца по полю гонять. Стрельба, пальба. Поле вспахано картечью. Заяц бежит не для того, чтобы жизнь сохранить, а чтобы свалить подальше от толпы вооруженных дебилов. Люди выехали не на охоту, а просто побабахать.

Вечером, превратив зайца в решето, компания продолжает. Уже выпив — расстреливать банки, бутылки, и вообще все, что прикольно звенит, гремит и разлетается на куски после попадания. Эта вакханалия уже продолжается до последнего патрона.

Кузьмич стреляет один раз. Точно в зверя. В крайнем случае — два. Для него зверь — это яйца, шкура и ценный мех.

Разрешение на свою двустволку Кузьмич, получив его единственный раз, еще при Брежневе, не продляет. Потому как участковый — тоже свой в доску, Кузьмич помнит его еще тогда, когда будущий страж порядка в пеленки прудил. А как-то было дело, когда милиционеру, бывшему еще пацаном, Кузьмич зарядил из той самой двустволки солью пониже спины за то, что яблоки тырил. Но никаких обид — в деревне всякое бывает.

Сейфы Кузьмич тоже не признает. Дорогое сердцу ружье хранится или под кроватью, или стоит в углу, а то и просто, как в мультике про Дядю Федора, висит на стене.

Но всем на это начхать. Потому что это — деревня. Все данные о покупке Кузмичем его двустволки остались где-то в архивах, в картотеках еще на бумажных носителях, которые частично сгнили, частично утеряны и вряд ли когда-нибудь будут оцифрованы.

И вот в один далеко не прекрасный день началось сокращение МВД с последующим переименованием милиции в полицию. Был участковый один на три деревни, больше половины сотрудников сократили, стал — один на десять деревень, разбросанных по немалой площади. Работы — больше, деньги — те же. Старики, кому выслуга лет позволяла, написали заявления и ушли на пенсию, на их место пришло новые — молодые, рьяные.