Татьяна Попова - Короткие смешные рассказы о жизни

Однако вернемся на два дня назад.

29 июля 2018 года. Полдень. Саратов. Набережная.

Только что закончился короткий и крепкий ливень. Рябилась и сверкала река. Как паркет в Соборном зале Эрмитажа, блестела набережная. В воздухе тлел едва уловимый аромат откушенного яблока, разрезанных огурцов и вскрытых початков незрелой кукурузы; но все плотнее и настойчивее вытеснял его густой и ленивый сладковато-ландышевый привкус вновь нарастающего зноя.

Мы стояли, облокотившись о парапет, жевали батон с изюмом и мечтали незамеченными пробраться в трюм отплывающего в Астрахань теплохода. Длинно и тоскливо разносился по набережной его гудок.

– Добрый день, молодые люди, – раздался за нашими спинами чей-то хорошо знакомый баритон с неповторимым акцентом.

Мы обернулись. Над нами грузно навис породистый грузин Мархваидзе Георгий Гурамович – завкафедрой археологии и по совместительству директор местного музея.

– Стало быть, вы готовитесь к предстоящему концерту на палубе белоснежного теплохода? А где, позвольте полюбопытствовать, ваша гитара и, пардон, бабочка?

– ??…

– Прошу простить меня великодушно, но я был невольным свидетелем вашего железнодорожного турне, и даже внес посильный вклад…

Пару недель назад, испытывая чрезвычайную нужду в деньгах, мы совершили небольшой вояж в вагонах пригородных электричек, на всем протяжении которого Мишка, совершенно не умея играть, настраивал гитару, а я артистично поправлял бабочку. Никто из пассажиров не сомневался, что в следующем вагоне будет дан грандиозный концерт. Так мы доходили до последнего вагона и вытряхивали мелочь меломанов со дна гитарного чехла.

– Мы вернем вам…

– Совершенно не о чем беспокоиться! Вы достойно заработали их. Меня привлекает пытливость и находчивость ума моих студентов, – спрятал он улыбку в роскошных усах. – Если я вас правильно понял, вы испытывали некоторые финансовые затруднения?

– Да, некоторые…

– Что ж, если этот вопрос не утратил своей актуальности, осмелюсь предложить вам неплохой вариант.

– Какой?

– Вы, Берестов, если мне не изменяет память, недурно рисуете?

– Да, я три месяца учился в художественной школе.

– Великолепно!

План профессора состоял в следующем: мы должны были делать копии картин известных художников русского авангарда «для эстетического удовольствия ценителей изящного искусства». Судя по всему, Кандинский с Малевичем в нашей интерпретации должны были маскировать дефекты стен на дачах и в гаражах этих ценителей.

– А какая цена? – бесцеремонно спросил Мишка.

– А вы, э-э…

– Михаил Гречкин.

– …господин Гречкин, имеете какое-либо отношение к изобразительному искусству?

– Да, черный квадрат я могу нарисовать.

– По квадратам, к сожалению, все заказы перекрыты на несколько лет вперед. Относительно же расценок – э-э… они будут варьироваться в зависимости от сложности исходного материала и качества выполненной работы. Положим, Лисицкий будет дешевле, Кандинский – несколько дороже.

Конкретную цифру мы так и не услышали, зато теперь у нас была крыша над головой, интереснейшая работа и перспектива заработка!

Моя «Седьмая композиция» все более напоминала пародию ее одноименного оригинала.

– Хм… Интересно, бывают ли шаржи на абстракцию? – зевая, почесывал щетину Мишка. – Если нет, тогда поздравляю – ты основатель нового направления в сатирическом искусстве.

– Верх остроумия! Ты здесь вообще только благодаря моему незаурядному таланту!

– Незаурядными могут быть способности, а талант – он или есть, – Мишка взял в руки репродукцию Кандинского, – или же напрочь отсутствует, – перевел он взгляд на мое многострадальное полотно.

– Что бы ты еще понимал в искусстве!

Дверь распахнулась, и в нашу комнату влетела широчайшая улыбка, а спустя секунду и ее хозяин, профессор Мархваидзе:

– Доброе утро! Ну как наш Кандинский? Уже перевоплотился? – с воодушевлением подскочил он к моему полотну и побледнел. Возбужденный оливковый взгляд его в мгновение потух, а авангардная улыбка превратилась в гримасу боли.

– Что это?

– Василий Кандинский.

– Это мне известно! Вот это – что такое? – всасывался он взглядом в мой шедевр.

– Копия…

– Сделайте одолжение, напомните мне, пожалуйста, какую художественную школу вы окончили?

– Третью, но я…

– Третью… третью… – бормотал он, безуспешно пытаясь сфокусировать взгляд на моей картине. – Третью?! – вдруг чрезвычайно удивился он и, схватив полотно, вышел прочь.

– Наверное, на аукцион понес, – оскалился выспавшийся Мишка. – Ну что ж, Алексей Николаевич, сегодня вечером мы будем пить бордосское вино в каюте первого класса теплохода «Александр Невский», а на коленях у нас будут сидеть…

– Да заткнись ты уже, – швырнул я в него кисть, – лучше подумай над тем, где будешь ночевать сегодня!

Великолепная улыбка профессора влетела в мастерскую так же неожиданно и вдохновенно, как и два часа назад:

– Заказчик в восторге! Заказал еще пять полотен!

– Как? – раскрыл я рот.

– Не может быть! – подобострастно взглянул на меня Мишка.

– Друзья мои, тяга к искусству просыпается при избытке времени или денег. Наш клиент – счастливый обладатель того и другого, а присутствие вкуса при этом делается совершенно избыточным, – плескалось счастье на его лице.

– А-а-а-а, – облегченно выдохнул мой завистливый друг.

– За сим спешу откланяться. Да… выберете сами, что-нибудь из Татлина или Делоне.

– Но он же не…

– Не имеет значения! Клиент разбирается в авангарде так же, как Гринчишин в аккордах!

– Гречкин, – поправил Гречкин.

– Простите великодушно, маэстро. Вот вам аванс, – припечатал он тысячу к столу. – Остальное – после.

Схваченный воздушным потоком, профессор исчез в дверях.

– Конечно, не Шато Лафит в каюте первого класса, – отлепил я от краски тысячерублевку, но «Алазанскую долину» среди костей и арбалетов я тебе гарантирую!

– Наш первый гонорар! – примерил профессорскую улыбку Мишка.

– М-О-Й первый гонорар! – процедил я с расстановкой и прилепил банкноту к его лбу.

Работа закипела. Мы выдавали по 3-4 шедевра в день. Мишке все-таки пришлось открыть в себе талант художника. Мы работали вахтовым методом, по два часа. Ставка оказалась неизменна: тысяча рублей – картина.

К концу второго дня мы уже без труда отличали Кандинского от Миро, а Мондриана от Делоне. К концу третьего – через содомовый хаос линий и фигур, сквозь пятно-кляксовый террор и цветосветовой апокалипсис – мы стали находить композицию. К утру четвертого дня (когда подходила к концу работа над незабываемой «№ 11» Поллока), мы приблизились к святая святых – таинству Идеи. И чем меньше вина оставалось в стакане, тем явственнее открывался нам ее сакральный смысл.