Владимир Буев - Злобное море бушует в округе. Пародии и подражания. Часть II

Владимир Володин, журналист, литератор

В своём предисловии к первой части подражаний/версификаций/пародий на стихи Евгения Баратынского я уже упоминал о предпоследнем стихотворении поэта «Пироскаф» (название корабля, комбинировавшего использование двух энергий: ветра и пара – то есть мачты с парусами и паровую тягу). Термин «пироскаф» для нас сегодняшних – забытый архаизм, во времена Баратынского бывший неологизмом.

В авторском предисловии ко второй части с «Пироскафа» хочется начать. А раз хочется, то не откажу себе в этом удовольствии. С него начну и… им же закончу.

Собственно говоря, предпоследнее стихотворение, как отмечают исследователи, было написано одновременно с последним на судне, идущим курсом из Франции в Италию. Дата и место написания, согласно пометке самого поэта, – «1844, Средиземное море».

Море! Так и хочется продолжить: дескать, «…лагуна, дети танцуют ламбаду…» – раз захотелось, то так и продолжил, хотя эта цитата, что называется, «из другой оперы».

…Путешествие, о котором зашла речь, было первым путешествием поэта по Европе (и вообще первым выездом за пределы Российской империи). Баратынский желал набраться впечатлений, был полон сил и планов вернуться в Россию, где снова окунуться в литературную/поэтическую жизнь, а по части литературного процесса – даже участвовать в издании нового журнала.

Путешествие-то первое, но, как оказалось, последнее (спойлер!), а потому трагическое. От перемены климата в Италии неожиданно занемогла жена Баратынского, врача вызвали к ней, а спасать пришлось поэта. Но – увы! – не спасли.

День смерти классика – день святых апостолов Петра и Павла.

Совпадение? Не думаю.

***

Итак, «Пироскаф».

Алина Бодрова, филолог и один из редакторов полного собрания сочинений и писем Баратынского, считает, что для своего предпоследнего лирического стихотворения поэт выбирает «слово скорее техническое». А может, и не «скорее», а «сугубо».

Возможно, автор сделал это в пику самому себе. Лирика Баратынского (как утверждается, «одного из самых не понятых поэтов XIX века») весьма своеобразна и, с одной стороны, основана на модной «постпросвещенческой» системе координат того времени, а с другой – «система» эта пришла из праха далёкого прошлого: античные символы, «маркеры» и «приметы». Конкретно в стихе «Пироскаф» «прах прошлого» – это Фетида, «влажный бог» (поскольку поэт ждёт прибытия/приплытия в Италию, речь, вероятней всего, о Нептуне, а не о его греческом аналоге Посейдоне).

Впрочем, в «Пироскафе» таких «маркеров» намного меньше, чем в более ранних стихах, значительная часть которых просто ими перенасыщена. Одиссеем себя в Средиземном море поэт не воображает, и то хорошо (хотя некоторые исследователи и видят тонкие туманные намёки на толстые обстоятельства).

В античную «парадигму» частично вплетается парадигма условно более новая (в сравнении с древнегреческой и древнеримской). Если не древнерусская, то церковнославянская: «длани», «емлет». Но, повторюсь, «лавка древностей» тут не столь богата «предметами» и «экспонатами», как во всём предыдущем творчестве Баратынского. К концу жизни (или прямо во время путешествия по Европе) он словно стал ближе к земле, к естественным чувствам, выражаемым естественным, не книжным, и даже отчасти разговорным языком.

Вернувшись к нити, акцентирую внимание на уже сделанном предположении: современное «техническое» название дано стиху, возможно, в пику собственной лирике, основанной на «модной старине».

Но! Есть и ещё одно предположение… Тут так и хочется продолжить: «что Кука съели из большого уваженья». Захотелось – продолжил, осознавая, что это снова «из другой оперы». И даже не из оперы (если переходить на прямые смыслы), а из Высоцкого, который, как известно, опер не писал. Предположение же такое: человек просто путешествовал на пироскафе и стих назвал соответственно. Что увидел глазами и почувствовал сердцем, то спел. Что из объяснений может быть ещё проще? Тем паче, некоторые «поэтические маркеры» в стихотворении прямо коррелируют с реальными фактами/событиями, происходившими или не происходившими с путешественниками на борту корабля. Вот, к примеру, Баратынский в конце апреля-начале мая 1844 года пишет своим друзьям супругам Путятам: «Морская болезнь меня миновала». И в стихе есть «строка из жизни»:

Кротко щадит меня немочь морская:

Пеною здравья брызжет мне вал!

Своей смерти поэт, применяя образ «пены здравья» (здоровья), явно не предчувствовал.

Хотя опять же, с другой стороны, стих завершается уверенностью в том, что вот-вот («завтра») поэт увидит Элизий. А это может трактоваться не только так, что скоро он ступит на райскую землю Италии, но и так, что недалёк день до его появления на Елисейских полях не в смысле центральной магистрали Парижа, простирающейся от Площади Согласия до Триумфальной арки, а в смысле той части загробного мира в античной мифологии, «где царит вечная весна и где избранные герои проводят дни без печали и забот». К слову, если кто запамятовал: название «Елисейские поля» проистекает именно из античной мифологии.

Поэтому кто-то из исследователей и читателей заключительную строчку стиха трактует именно иносказательно: поэт предчувствовал свою смерть. Тем паче, что и «урна» упоминается строкой выше:

Вижу Фетиду; мне жребий благой

Емлет она из лазоревой урны:

Завтра увижу я башни Ливурны,

Завтра увижу Элизий земной!

А какие у нас всегда аллюзии к слову «урна»? Или «мусорная», или «с прахом» (последнее – в большей мере для тех, кто увлекается классической художественной литературой). Сомнительно также, что те, кто читает Баратынского, могут подумать, что поэт хоть в каком-то смысле имел в виду «мусор» применительно к Фетиде, к лазори и Элизию.

Соответственно, если и могла о чём-то идти речь, то только о прахе. Как пишут исследователи, « урна – это атрибут морского божества, который мы знаем по живописным изображениям, по скульптурам – Нептуна или нимф, морских или речных. Они изображаются с этой самой урной » 1 1 https://polka.academy/materials/713 . Кроме того, жребий (условно: «пан или пропал») вытягивался в Древнем Риме из чаши, называемой/идентифицируемой как «урна».

Нептун – утонуть.

Жребий – пан или пропал.

Чувствуете аллюзии как смысловые галлюцинации?

***

Кажется, я отдалился от темы. От того «опыта», который Пушкин называл «сыном ошибок трудных» (что касается «друга парадоксов» – это про другое). Поэтому двинусь ближе к земле, к «неподвижному брегу», а не в сторону от него.

Не стану освещать сложную судьбу Баратынского, которому пришлось послужить солдатом, чтобы вернуть свой дворянский статус вкупе c возможностью получения офицерского чина. Да, да, был в его жизни и такой гадкий «эпизод», ставший переломным. Обучаясь в престижном Пажеском корпусе, Баратынский участвовал в краже табакерки с деньгами у товарища (то ли детская/юношеская шалость/оплошность, то ли серьёзный проступок/преступление), был пойман и со скандалом отчислен из корпуса с лишением многих дворянских прав.