Игорь Маслобойников - Ибо однажды придёт к тебе шуршик… Фэнтези времён плаща и шпаги

«Стало быть, – смекнул черно-бурый хитрец, – заживление, и в самом деле, происходит довольно скоро!»

Размотав вонючие тряпицы, шуршик взглянул на изувеченные ожогом лапы. Отметины, выгравированные молнией, исчезли, оставив на память два грубых шрама – пару пустяков, в сущности. Шрамы же, как известно, к лицу настоящему войну! Он поднял морду к небу, подставляя её ласковым лучам солнца, прореживающим сосновые кроны, и довольно оскалился:

«Если уж повезло справиться с „чёрной меткой“, возможно, и с остальным сладится…»

Слабенькая надежда в начале пути – не так уж и мало для путника, затеявшего путешествие в один конец!

Маленький Бло с жадностью втянул в лёгкие запах пламени, в котором сгорала прежняя жизнь и зарождалась новая, такая таинственная, но такая манящая своей непредсказуемостью. Не даром говорят: «Лапка чешется на удачку!» – и спорить с этим совершенно не хотелось.

Где-то в стороне квакнула лягушка. И уверенно идущий на поправку даже зашёлся мурашками от эдакой неожиданности. Среди всеобщего безмолвия, нарушаемого треском горящих поленьев, голос живого существа показался знаком обнадеживающим. Между тем, над кромкой леса, где уходила в небытие покосившаяся избушка, солнце достигло зенита, обещая зверю, богатый на впечатления день…

– Назову-ка я её… – бормотал Крошка Пэк, оставляя за спиной ступеньку за ступенькой. – Её же надо как-то назвать… У всякого живого существа должно быть имя… Короткое или длинное, но должно быть непременно… Лучше, конечно, короткое… Шустрое какое-нибудь… Например, «Ух»…

То́пы шуршика остановились на ступеньке, и он озабоченно почесал за ухом.

– Но, если я захочу позвать её и крикну, к примеру: «Ух, ко мне!» – пожалуй, она не поймёт меня… – и Пэк возобновил свой путь, шествуя от спальной комнаты прямиком во двор замка.

За те пару дней, сколько они были знакомы, лошадке белой масти пора было уже попривыкнуть к нему, а значит, минутка, когда она позволит устроиться верхом, выехать в чисто-поле и отдаться во власть скорости и ветра, неумолимо приближалась. Во всяком случае, так представлялось в мечтах самому маленькому из самых маленьких рыжих ушастиков. Одно не давало покоя: он никак не мог придумать красавице имя! В его представлении, оно должно было быть звучное, по-шуршиковски хлёсткое и непременно эффектное…

– Мало ли «Ух» какая лошадь окажется рядом! – рассуждал зверь. – Тогда может быть… Пупс? – и Крошка весело захихикал: – Пупс, ко мне! Вперёд, Пупс! Нет, «Пупс» тоже ни в какие ворота не лезет…

Фантазёр ступил на брусчатку двора и зажмурился от яркого света. Когда же глаза пообвыкли, он разглядел Тихоню, который стоял перед наспех сколоченным загоном для любимой коняшки, и вид его был чрезвычайно озабочен.

– Я могу ошибаться, – заметил Тук глубокомысленно, – но мне кажется, вчера тут стояла славная лошадка, белая, как январский снег.

Пэк остановился рядом и понял, друг дело говорит: его четырёхкопытной, высокоскоростной животинки, мощностью в одну лошадиную силушку, простыл и след! И тогда на мордочку рыжика стало наползать всё отчаяние этого мира.

– Как так? – растерянно пробормотал он. – Я же к ней всей душой. А она… Зачем она так со мной?

– М-да… – вздохнул истребитель разбойников, делая вид, что к случившемуся не имеет никакого отношения. Для пущей убедительности, а проще говоря, заводя рака за камень, он положил лапу на плечо товарища и изрёк мудрость: – Есть время встречать судьбу, и есть время расставаться…

– Тук, – тихо сказал Пэк.

– Да? – в тон отозвался любитель сентенций.

– Заткнись…

– Хорошо…

– Мне сейчас не до философских изречений! Она вырвала мне сердце!

– У тебя его нет…

– Сейчас не об этом.

– Ты прав…

– Что мне теперь делать? Из моей жизни ушёл смысл… – Крошка медленно отворил воротики и вошёл в загон.

– Смысл твоей жизни в охоте на человеческие сердца… – аккуратно напомнил Тихоня.

И рыжий собрат убил его глубиной мысли, высказанной без всякого пафоса:

– Охота на сердца – дело моей жизни, а смысл был в ней… в её красоте и скорости, которую я так и не познал…

На соломке лежала не убранная с вечера кучка, но сейчас шуршик смотрел на неё, как на горсть золота, только радости не ощущалось. И Туку отчего-то стало неловко, а внутри сделалось зябко. В случившемся была и его вина! Дело, содеянное им в минувшую ночь, было, несомненно, важное, но кто ж знал, что лошадка не отыщет путь к дому!

Тихоня вслед за Крошкой вошёл в загон и, встав с товарищем плечом к плечу, стал разглядывать предмет его печальных дум. Если не сильно анализировать причину, то выглядела скверно пахнущая горочка, и в самом деле, пределом совершенства.

– Так, может, отыщем её? – нарушил он трагическую паузу.

– Но ка-ак? – простонал Пэк, готовый вот-вот разрыдаться. – Она ус-ка-ка-ла!

– Но она же как-то оказалась здесь…

– Мы её свистнули… – Крошка шмыгнул носом и призадумался: в словах Тихони блеснул лучик надежды.

– А где свистнули? Это помогло бы взять след…

Самый маленький из самых маленьких повернул голову и мокрыми, но полными надежды глазёнками взглянул на друга.

– Да-да… – закивал он. – Это случилось на границе с чекменскими урочищами, недалеко от пойменных лугов герцога Хмельницкого.

– Как всегда, взяли вино и пиво?

– Разумеется!

Шуршик во все глаза таращился на рыжего отшельника и удивлению его не было предела. Обычно друг вел затворнический образ жизни: ночами торчал в читальной зале, на охоту уходил в гордом одиночестве, когда спал – вообще не ведомо! Он просто был членом стаи, но исключительно обособленно, всегда сам по себе. Теперь же эта поразительная прозорливость!

– Тс-ссс! – Тук приложил коготь ко рту и осведомился: – Этикетки на бутылках были?

– Угу… – кивнул Пэк.

– Взглянем?

– Угу… – согласился шуршик.

И соплеменники спустились в подвал. Там Крошка отыскал соответствующую полку с бутылками, на которых красовались симпомпотные нашлёпочки. Тут Тихоня улыбнулся и взглянул на товарища крайне озорно:

– Может, поохотимся?

И если бы уши прежде расстроенного, а ныне преисполненного надеждой зверька, могли бы вспыхнуть гордым пламенем, они бы непременно полыхнули, озарив древний погреб, хитрые рыжие морды и вековые стеллажи победным сиянием. Но уши шуршика, всего лишь уши шуршика, потому Пэк, воспряв носом, заявил со всей суровостью и отвагой:

– Да, Тук. Давай, сделаем это!

В спальной комнате сопел Неве́ра Лум. Ему во сне являлись сонеты, которые он намеревался перенести потом на пергамент, и сонеты эти были гениальны, пророча ему славу и почёт соплеменников. Рядом похрапывал Толстина́ Глоб, коему приходили на ум фантастические рецепты, обещавшие пир духа и праздник плоти, он был счастлив предвкушением и иногда в несознанке портил воздух. Чуть поодаль, втянув голову в перья, почивала Чернушка, уставшая нести бремя охранника сна трёх головорезов. Что снилось ей? Пожалуй, гордой птице мечталось о том, что однажды она вернётся в курятник и одному петуху вырвет хвост за беспринципность поведения и неразборчивость в отношениях с противоположным полом. А ещё она подумывала взять под крыло остальных пеструшек и организовать «Союз независимых несушек». О таких штуках ей рассказывал новый хозяин, когда читал книги о далёких странах, полных необычных существ и странных обычаев. Сама идея показалась ей весьма перспективной.