Игорь Маслобойников - Ибо однажды придёт к тебе шуршик… Фэнтези времён плаща и шпаги

Откинув голову на плечо любимого мужчины, красавица закрыла глаза и тихо произнесла:

– Никакой разницы…

– Да неужели?

Губы короля коснулись белоснежной шейки возлюбленной, и та заволновалась телом вроде былинки на ветру под натиском неумолимого урагана, но сдаваться столь скоро для дочери гор не позволяло воспитание. Потому она прошептала, поддразнивая их величество:

– Да лопни моя селезёнка…

Пальцы Владислава медленно скользнули по животу королевы, а губы разбередили слух томной сладостью, сваливаясь на низкие грудные регистры:

– Как интересно выражает свои мысли будущая королева-мать… А не пойти ли нам, делать наследника, Олюшка?

И Олюшка всем своим существом почувствовала мощь и значимость королевского слова.

– О-о, ваше величество! – произнесла она кокетливо. – Вы, стало быть, непременно желаете наследника? Я даже не знаю, право… Дело такое хлопотное. Тут надобно потрудиться… Ни в чём нельзя быть уверенной наверняка… Разве уповать на милость божию…

– Тсс! – прервал Владислав томную скороговорку любимой. – Я, очень хочу пацана. Такого, знаешь ли, славного шалунишку в штанишках… – и слегка стиснув зубами мочку уха своей второй половинки, он отправил её в пенаты абсолютнейшего счастья.

Бастионы первой красавицы Широкороссии, наконец, пали, и королева утонула в поцелуях их высоко обожаемого величества.

Даже не сняв платья, королева Померании лежала на кровати и, раздираемая мучительными противоречиями, жадно ела виноград, сдвинув брови в две трагические морщинки. Её туфельки нервно подрагивали. Она думала! И думы эти были лишены царственной изящности, балансируя между эпитетами: «Мерзкая скотина» и «любимый мерзавец». Рядышком на столе возвышалась гора фруктов вперемешку со шкурками бананов и апельсинов. «Лучше поздно, чем никогда», – гласила народная мудрость, распиливая девицу своей очевидностью. По всему было видно, Марго пыталась взяться за ум, хоть и с не совсем верного края.

– Чего же хотел шуршик?! – спрашивала она себя, отправляя очередную банановую кожуру в гору ошмёток. – Эх, если б ты не была такой дурой! Если б ты хотя бы на секундочку перестала быть такой мелочной эгоисткой! Ну, почему?! Почему, когда нужно подумать, тянет устроить истерику, а когда следовало бы поистерить, сидишь и тупишь, аки баба каменная?! Что же теперь делать-то?!

C досадой хлопнув по покрывалу, она перевернулась на живот и зарылась лицом в подушку. Донёсся глухой стон отчаяния. Именно в это секунду, точно привидение, на подоконнике нарисовался ушастый комбинатор. Присев на корточки, он обхватил колени лапами и сказал так, чтобы его появление внушило легкомысленной размазне благоговение и священный трепет:

– Выслушать Маленького Бло ещё раз и не выпендриваться!

Услышав знакомый голос, Марго оторвала голову от подушки и, шмыгнув носом, села на кровати. Не известно, случились ли в страдалице благоговение и трепет, а только счастью её точно не было предела!

– Шуршик, дорогой мой! – запричитала она. – Говори, говори, я тебя слушаю…

– Обожаю человеческое непостоянство! – оскалился Бло.

Момент истины настал! Наконец-то, он – хозяин положения, а стало быть, двуногим возможно задвинуть любую ересь, лишь бы она была похожа на правду. И он бы задвинул, однако разыгрываемая партия, была важнее мимолётного развлечения. Спрыгнув с подоконника и приблизившись к королевишне довольно плотненько, он прошептал чрезвычайно гипнотически:

– Ты должна сделать так, чтобы у Владислава непременно родился сын.

От выжигающих грудь слов ушастого существа влюблённой женщине сделалось дурно.

– Не дочь, а именно сын! – настаивал интриган, наслаждаясь производимым впечатлением. – И тогда мальчишка этот спасёт Владислава и жителей королевства от неминуемой гибели.

– Сын? – королева опустила голову, готовая разрыдаться.

– Сын, – повторил Бло и кивнул для пущей убедительности. – Природа капризна, а нам неожиданности не нужны.

– Сын… – повторила Марго и брови её слиплись домиком, нарисовав на лице бесконечное разочарование. – Но как?! Я же… своими руками. Нет, я не могу вот ТАК помочь ему…

– Ненавижу человеческое непостоянство! – недовольно буркнул черно-бурый интриган и только плечами пожал: – Тогда Владиславу крышка… Понимаешь?

Королева Померании была готова ко многому, но помогать сопернице, да ещё в делах интимных! Сама мысль была нестерпима! Осуществление же оной – представлялось делом и вовсе немыслимым!

– А как же я? – вымолвила она, наконец, с невероятной, почти детской жалостью к себе. – И потом, я – не колдунья, я только учусь. Я могу ошибиться, в конце концов! И книги… Тётя хранит все гадальные книги у себя в шкафу! Под замком!

– А я тут на что? – хмыкнул шуршик.

И сразу стало понятно, что он здесь не просто так.

Между тем, в трактире «Чёрная каракатица» страсти накалялись. Едва ставки были расписаны, трактирщик со значением подмигнул Халвусу. Уловив краем глаза едва заметное движение, конокрад выпрямился и, угрожающе хрустнув костяшками пальцев, неспеша приблизился к лежащему. Вздох одобрения прокатился по трактиру и растворился во взгляде растерявшегося Никитича. Теперь можно было переходить к самой эффектной части вечера, и чужеземец, отвесив изящный поклон, обратился к сопернику пятистопным ямбом:

Никитич, отправленный в нокдаун, с трудом поднялся и, ощупав нос, обнаружил, что пустил юшку. Откуда-то появилась рука с платком, и игрок, не сводя глаз с Халвуса, испачкал его, потом сообразил, что подобное не красит мужчину и, фыркнув, отбросил от себя принадлежность дамского туалета. Перепрыгнув через опрокинутый стол, он вновь ринулся в атаку. Но последовал мастерский финт и, выбитая из руки шпага, звучно лязгнув, позорно покатилась по плитам пола, а клинок конокрада упёрся в тяжело дышащую грудь противника.

Халвус улыбнулся, надавливая остриём на грудь проигравшего, заставляя оного пятиться в сторону упавшего оружия.

Поддев носком упавшее оружие, он поймал его и, протянув озверевшему шулеру, вновь занял приглашающую к поединку стойку. Никитич, повертел клинок, проверяя, всё ли с ним в порядке, ощупал нос на непромокаемость и убедился, что дело плохо. Опытный глаз сразу бы отметил, что в движениях его появилась излишняя нервозность. Халвус же продолжил импровизацию, подобно льву, невозмутимо откусывающему ногу у перепуганной зебры: