Екатерина Гейзерих - Охра

Как в любом приличном светском обществе, среди птиц вольготно приютилась и оппозиция. Разумеется, положительно настроенная. Два попугайчика-анархиста Карл и Юнг, по сути своей породы желающие выделяться из серых масс, оттого оставаясь в самых что ни на есть массовых низинах, жили когда-то в Купчино, но в прекрасный знойный день, когда душно было так, что хоть легкие заново надувай, они сбежали из сытых клеток навстречу свободе. Как попугайчики долетели до Великого древа, никто не знает. Но вписались Карл и Юнг, как родные – не бывает достаточно шутов при дворе. Ежели Ворон был птицей скрытной, недоброжелательной к окружению, мечтавшей завести потомство от преданно единственно любимой самки, то попугайчики жили напоказ, как любые иммигранты, познавшие все прелести переезда, но не готовые вернуться назад то ли из гордости, то ли по другой причине.

Карл и Юнг то ругали блага райского мира, то подолгу расхваливали. Неопределенность пугала высший свет, оттого с ними предпочитали не иметь дела. Зато птенцы обожали слушать, как попугайчики спорят. Птенцы ходили за попугаями толпами, а когда попугаи трусливо отсиживались дома, зная, что заведомо проиграют в споре толпе, птенцы кричали их лозунги во время занятий по философии. Молодежь учится, противопоставляя. Но, подрастая, птенцы принимали законы райского мира и уже копировали не попугайчиков-анархистов, но влиятельных павлиних и блистательных синиц, ведь хотели сохранить влияние и статус. Кому какое было дело до ума, если твоя работа – есть пирожные? И к Карлу с Юнгом прибивался новый молодняк.

Была и скрытая причина показного анархизма Карла с Юнгом, иначе они давно бы уже прорвались к трону Павлина и свергли бы его. Но попугайчики знали, что за Павлином стоит Ворон и совет филинов, которые одним взглядом могли остановить их восстание. Попугайчики оттягивали время решительных действий, да особо от них ничего и не ждали. Но вот дамы реагировали на фальшивую опасность чутко. И Карлу с Юнгом казалось, будто внимание к их персонам было равноценно влечению, почти влюбленности.

В действительности самки не считали попугаев стоящими внимания. Синичкам не нравились полосы, воробьихи были глуповаты до речей, голубихи слишком крепко держались за мужей, а лебеди искали кого-то раз и на всю жизнь, что попугайчики себе позволить совсем не могли. Попугайчики мечтали о гареме, как у павлина, но не вышли для этого ни объемами (а дамы, как известно, предпочитают самцов крупнее и шире), ни элегантностью, ни тем более богатством. Меньше всего птиц прельщала возможность быть самкой оппозиционера – столько страданий на дурной почве из-за невозможности мужа договориться, столько скитаний по свету, но не по теплым странам, а, к примеру, по тому же Купчино. Ежели попугайчики перейдут все возможные границы, а Павлин обозлится на них, то совсем пиши-пропало – в реальный мир нужно будет возвращаться не по желанию, а навсегда. Такого не могла себе позволить ни одна порядочная барышня.

Разве что Охра дружила с Карлом и Юнгом. Охра верила, что попугайчики поддержат её ввиду природной любви к ярким и нестандартным теориям. Попугаи нехотя соглашались с Охрой, потому что в родных краях их точно никто не ждал. Но им незачем было выступать за идеи, что окончательно рассорят их с местными. Охра могла позволить быть странной – никто не изгнал бы столь красивую птицу, да ещё и благородного происхождения. Но попугаи были первые в списках. Но Охра интересовалась и их идеями в качестве ответной любезности. Она слушала, а не уходила от попугаев, прокручивая крыло у виска. Поэтому Карл с Юнгом и Охра проводили регулярные совместные обеды с портвейном, оставаясь друг другу больше врагами, ведь бесполезное общество хуже как общества друзей, так и общества сильных врагов.

После попугаев, немного в подпитии, шла Охра к ворону. И ворона пыталась Охра завлечь в свои сети, да тот только каркал и смеялся над ней. Он любил её, этот ворон, наполовину отеческой любовью. Он понимал её метания, но не мог ничем помочь, ведь только время лечит беспутную молодость, которую так хочется тратить на реформы и изменения, на мировые заговоры и перевороты.

#

Влиятельная птица, он один из немногих сохранил способность ходить между мирами. Но Ворон был стар, поэтому предпочитал оставаться в тени. Он позволял Павлину править, изредка давая советы так, что Павлин даже не понимал, откуда к нему приходят идеи. Ворон ждал Охру, не делая попыток заполучить её. Он знал, что она дойдет до его любви. Может быть, будет слишком поздно, может быть, будет сказано слишком много слов. А может, ей будет стыдно за вихривость и беспутность девичью. Он знал, что она злилась за его верность системе, за консервативные взгляды и черствое сердце. Она злилась и за то, что он никогда не признавался ей в любви. Но он готов был ждать момента и случая, ведь вороны живут долго. Опыт подсказывал Ворону, что ничего не делать в отношении девичьих сердец эффективнее, чем попусту крыльями махать. И он ждал, как когда-то король ждал, пока догорит свеча, чтобы заменить королеве огонь.

В тот день, когда в мир птиц ворвался человек, резко похолодало. Птицы мерзли. Жались друг к другу. Павлин подозвал павлиних и зарылся в их серый пух вместе с птенцами. Поэтому, когда девушка-птица за руку подвела летчика к хрустальному трону, она сразу не нашла Павлина. И Ворона не нашла, и попугайчиков. Она думала, что огромное, наспех созванное гнездо из павлиних мирно спит и что они с летчиком наедине. Летчик тоже так думал. Он больше не мог скрывать отвращение на лице. Желания? Надежды? Крылья? Все сгорело, как только он увидел уродливые обнаженные корни, гнёзда, слепленные из помета и глины, украшенные мусором и ракушками, фантиками от конфет и прочим блестящим мусором из человеческого мира. В корнях копошились змеи, по ногам ползли муравьи. Великое древо жило суетной жизнью, и существу с земли оно казалось чрезмерным в постоянном движении. Вокруг Древа плыли облака, звёзды, падали метеориты, крутилось солнце и другие планеты. У лётчика болела голова. "А чего ты ожидал?", – спрашивал сам себя Гриша, но ответа дать не мог. Точно не птичьего рынка высоко-высоко в небесах, пропахшей червями и зерном.

– Вот, только тссс. Не разбуди их, – приложила Охра коготь к губами. Её внешность менялась, перетекала из птичьей в человеческую, так и не явив себя до конца. Гриша смотрел на неё, как смотрят на больное животное. Он возненавидел её – это бледное, пепельноволосое создание с жиденькими глазёнками, что обманом, силой или каким-то другим приворотным способом затащило его в мир птиц.