Марина Ли - Муза для Чудовища

– Необычного? – я закусила губу и задумчиво посмотрела на сидевших в первом ряду людей. Там были одни мужчины. Женщины вообще, как я заметила, тут сидели в основном на галерке и к происходящему проявляли не так много интереса. Ну, за исключением аты Кирабо, конечно. Мужчины же никакого страха не выказывали, и те, на кого падал мой взор, не вжимались в спинки кресел, а наоборот, подавались вперёд, словно ждали от меня чего-то. Чего?

– Нет. Ничего необычного, – наконец, признала я. – Всё как всегда. За исключением лёгкой досады из-за того, что меня не пускают…

– … домой. Я помню, – чёрная мамба приподняла голову и шевельнула хвостом, а я, до поры до времени, прикусила язык.

– Ты ведь мне не врёшь, девочка? – почти нежно спросила она, а я, судорожно сглотнув, затрясла головой. – Ну, вот и славно. Всё указывает на то, что несанкционированного применения силы не было. Полагаю, никто не станет спорить со мной по этому вопросу. Никто ведь?

Она скользнула внимательным взглядом по нестройным рядам, но ответом ей послужила тишина.

– Тогда, полагаю, мы можем приступить ко второму вопросу, стоящему на повестке дня.

Моя очередь, догадалась я и внутренне сжалась, ожидая… сама не знаю, чего.

– Пристав, – ата Кирабо махнула рукой, и к моему креслу подскочил уже знакомый мне служивый. – Не увози ариту из зала. Она нам скоро понадобится. Пусть здесь подождёт, – кивок куда-то вправо, а через минуту я уже возле прилизанного Тьёра, довольного, как чёрт знает что.

– Ты молодец! – шепнул он едва слышно, стоило приставу вернуться на своё место. – Здорово придумала!

Я посмотрела на парня с ласковым сожалением и сочувствием, как смотрят на умственно отсталых людей, но он не оценил моего актёрского мастерства, продолжая сиять, как лампочка Ильича.

«Тебе сейчас не до этого, Агата», – одёрнула я себя и, наконец, достала припрятанные записи. Надеюсь, я всё правильно поняла. Надеюсь, мои надежды не напрасны. Просто надеюсь, потому что не представляю, как буду жить, если ничего не получится.

– Пригласите доктора Бурильски! – велела ата Кирабо, а у меня внутри снова шевельнулось какое-то нехорошее предчувствие. Доктор-то ко всему какое отношение имеет?

Ждать долго не пришлось. Пристав впустил нового свидетеля, и тот встал на место, где минуту назад находилась моя инвалидная коляска. А потом доктор заговорил, не забывая приправлять свою речь медицинскими терминами, старательно выговаривая мои имя и фамилию и столь же старательно не глядя в мою сторону. Клянусь, я даже не сразу поняла, что происходит. И при чём тут мой прадедушка, болевший сахарным диабетом? И почему Бурильски рассказывает о бабушке Зое, что к старости полностью впала маразм.

– Впрочем, об этом случае деменции можно было и не упоминать, – не отрывая глаз от бумаг, уточнял врач. – В кровном родстве с аритой Вертинской она не состояла.

Он говорил о воспитавших меня тётках, как о породистых лошадях, о матери с отцом так, словно зачитывал родословную кавказской овчарки, победительницы международных выставок и абсолютной чемпионки в собачьем спорте.

А потом перешёл к рассказу обо мне. И стыд удушливой волной окатил с головы до пят. Опалил. Жаркий, липкий, как взгляды чужих людей. Невыносимо. Когда проклятый докторишка вещал, как я в детстве болела ветрянкой, я терпела, и насчёт скоб на зубах в седьмом классе не сказала ни слова, но когда он во всеуслышание заявил о «целостности моей вагинальной короны», я вскочила, позабыв даже о сломанной ноге, и с ненавистью посмотрела на эскулапа, и краем уха не слышавшего о врачебной этике, на спокойно взирающую на это непотребство чёрную мамбу, на мужчин, рассматривавших меня, как редкий экспонат в музее, на ухмыляющихся с галерки женщин, я… я задыхалась.

Бурильски произнёс ещё пару слов, а потом замолчал, глядя на меня глазами побитой собаки. Ата Кирабо тоже молчала и, наклонив голову к правому плечу, смотрела куда-то в глубину зала и словно чего-то ждала. А затем, не поворачивая головы:

– У вас всё, доктор?

– П-пожалуй…

– Ну, что ж, мне всё понятно. И если ни у кого нет вопросов…

– У меня есть… – просипел кто-то, и я не сразу поняла, что это была я сама. Не знала, что умею издавать такие звуки. – Скорее, небольшое дополнение…

– Да? – мамба повернула голову в мою сторону, во взгляде предостережение, но я уже не боюсь. – И какое же?

– Ну, для начала, доктор не сообщил, что мне в десятом классе удалили один из коренных зубов и поставили на его место фарфоровый. Вот здесь, – я открыла рот и ткнула пальцем в нужное место. – Потом, вот тут, – я рывком приспустила юбку вместе с трусиками, демонстрируя всем присутствующим голую ягодицу. – Вот тут у меня отвратительный шрам. В детстве, катаясь на санках, напоролась на ржавый гвоздь, швы накладывали под заморозкой, а не под общим наркозом, я чуть не умерла со страху, клянусь… А! Ещё важно. Насчет груди. Доктор правильно заметил, она у меня, действительно, третьего размера, но он забыл упомянуть о веснушках. Они есть. Это наказание какое-то. Нигде нет, ни на лице, ни на руках, ни на шее, а на груди штук сорок… впрочем, я давно не пересчитывала… Я покажу.

Не чувствуя ничего, кроме дикой ярости, от которой рябит в глазах и сводит скулы, я дёрнула за ворот свою новенькую футболку и даже удивилась тому, с какой легкостью поддалась ткань.

– Одну минуточку, я сейчас… Товар… лицом… Чтобы не купить… кота… в мешке… чтобы знать…

Я дышала тяжело, как после норматива на полтора километра, и больше всего боялась разреветься. Даже зная из юридического справочника, что таких «ценных девочек», как я, только что в лотерею не разыгрывают, я не была готова к тому, что меня вот так, при всех… Так получите! Кому еще кусочек комиссарского тела? И мне не стыдно. Больно, не спорю, но не стыдно ни капли. Пусть стыдно будет вам! Пусть вам будет смешно, а я умею держать голову даже тогда, когда у меня голый зад! Я…

Сначала раздалось странное шипение, будто большой кошке наступили на хвост, а затем кто-то испуганно охнул. Я подняла глаза и увидела, что никто и не думал смеяться. В зале было тихо, как на кладбище, а в мою сторону не смотрел вообще никто. Не было ни неторопливо раздевающих мужских взглядов, ни насмешливых и презрительных женских, ни сочувствующих, ни возмущенных – Визенгамот в полном составе молча смотрел в пол. Даже Долорес Амбридж… Прости, Господи! Ата Кирабо. А доктор Александр Бурильски, вообще зажмурился. Предатель.

В абсолютной тишине прошла минута, а затем чёрная мамба произнесла, не поднимая глаз:

– Ата Эйо, вы с аритой примерного одного роста, как я смогла заметить. Одолжите ей, будьте добры, свой плащ.

Но помощь незнакомой аты не понадобилась. Я и глазом моргнуть не успела, как на мои плечи опустилась мягкая тёплая ткань, и меня сразу окутал лёгкий запах жасмина со сладостно-терпкой, горьковатой ноткой шафрана.