Эдуард Струков - Оно мне было надо. Вертикальные мемуары

знаменитого Вадика-Карлссона,

человека с внешностью Кинг Конга,

прозванного Карлссоном за потрясающее сходство

с популярным тогда шведским хоккеистом —

даже зубы у них были выбиты одинаково.

В этот вечер Сапарчик стал легендой,

на глазах Степанова он разогнал в одиночку

дюжину обнаглевших пьяных офицеров.

Никогда тот не видел ничего подобного —

Сапарчик подсел за офицерский стол,

невозмутимо взял в руки столовые ножи

и устроил ими такие чудеса вращения,

что мороз побежал по коже от одного вида

этой безжалостной холодной круговерти.

Глаза Сапара стали бессмысленно жестокими,

опешившие офицеры трезвели прямо на глазах,

а когда Сапарчик гортанно запел в тишине

нечеловеческим, безумным и тонким голосом:

«Рээээзать будиим, всееех рэээзать будиим!»

то посетители ресторана сыпанули кто куда…

Она стала в детстве узницей концлагерей,

сидела то ли в Заксенхаузене, то ли в Бухенвальде,

в восемьдесят третьем году читала лекции,

будучи доцентом кафедры высшей математики,

а звали её Мэри Яковлевна Заглядина.

Очки, одна и та же неопределённого цвета кофта,

одна и та же мятая юбка, ехидно поджатые губы…

Кровавая Мэри – так прозвали её студенты,

которых она пачками валила на экзаменах —

была суровой и беспощадной женщиной,

пока не встретила на своём пути Сапарджона.

Чёрт дёрнул её позвать Сапара в то утро к доске!

Наверное, она хотела постебаться над ним,

слегка унизить маленького смуглого недотёпу,

поставить на место улыбчивого нахального болтуна.

– Чарыев, к доске! Пишите. Икс в квадрате… —

аудитория зашушукалась, начались смешки,

за её спиной студент сосредоточенно скрипел мелом,

но гул становился всё громче, всё сильнее.

Кровавая Мэри обернулась и обомлела —

старательно обведя икс квадратом,

Сапарчик гордо приосанился у доски

и ждал теперь от преподавателя новых вводных.

Аудитория в голос захохотала,

и тут случилось непонятное и страшное —

Мэри Яковлевна Заглядина тихо завыла,

как-то неловко упала на распухшие колени —

после фашистских лагерей у неё болели ноги —

и на глазах оторопевших студентов

поползла прятаться под стол.

Сапар и в самом деле ничего не знал про то,

как в математике возводят числа в степень,

но его наивное поведение стало триггером,

что-то щёлкнуло в мозгу Кровавой Мэри,

врачи назвали произошедшее нервным срывом.

Ей пришлось довольно долго где-то лечиться,

вернулась она другой – тихой, пугливой,

тем не менее начала носить что-то разнообразное,

перестала валить студентов на экзаменах,

её зловещее прозвище потеряло всякий смысл,

было очень жаль её, пережившую то,

о чём всем оставалось только догадываться.

Дикий сын туркменских степей Сапар Чарыев

как-то на Восьмое марта приволок Мэри Яковлевне

огромный букет кроваво-красных роз,

она очень растерялась и даже заплакала,

Сапарчик оказался истинным джентльменом —

недаром проживает теперь в Лондоне,

судя по его страничке в Одноклассниках.

Степанов вспомнил о том, как однажды в стройотряде

Сапар на его глазах зарезал и освежевал

доверчивого деревенского кобелька —

голод не тётка, пёсика они тогда дружно скушали —

но за жизнь обитателей туманного Альбиона

было теперь как-то немного страшновато…

Ранней тёплой весной восемьдесят четвёртого года

молодого студента Степанова развели —

обманули легко, жестоко и досадно.

Старый знакомый Степанова,

дагестанец по имени Алик Гамидов,

взрослый женатый парень,

вдруг предложил обнищавшему кенту подзаработать —

на местном мясокомбинате искали маляров,

готовых выкрасить за майские праздники экспедицию,

большую площадку для погрузки продукции.

Степанов халтурил и раньше —

он перебирал картошку и морковку на овощной базе,

подрабатывал ночным сторожем в рабочей столовой,

красить-белить кистями и валиком

наловчился ещё со стройотрядовских времён,

к тому же сильно поиздержался к лету,

а клянчить денег у родителей стеснялся —

в общем, рванулся за хитромудрым Аликом

как прожорливая рыба за манящей блесной,

а когда одумался – было уже поздно.

Алик имел репутацию бедового человека,

умные люди старались с ним не связываться,

по институту ходили рассказы о его ненадёжности,

но Степанову каким-то образом до сих пор везло —

лично он не мог сказать об Алике ничего плохого.

Крепкий и отчаянный дагестанец,

известный многим по кличке Гам,

не раз выручал его в драках,

то и дело вспыхивавших у дверей общежития,

где Степанов подрабатывал по ночам вахтёром,

а однажды даже пристроил вместо себя

бракёром на винзавод,

пока летал на родину в отпуск.

Степанов по ночам восседал над конвейером,

по которому шли ящики с волшебными напитками,

моля провидение только об одном —

чтобы на бутылке хорошего коньяка

оказалась сорвана или сбита пробка.

Такая бутылка немедленно браковалась,

и ароматное содержимое её плавно перетекало

из подручного стакана в желудок Степанова.

Главное тут было не надраться до конца смены

в полный и окончательный драбадан .

Как Степанов добирался потом в общежитие,

вспоминалось ему с большим трудом…

В общем, Гам позвал Степанова, тот согласился,

поэтому виноватить было особенно некого.

Начали работу вечером тридцатого апреля,

закончили только к полуночи третьего мая.

Красить балки втроём на большой высоте

да ещё валиками на длинных палках было тяжко.

Изголодавшийся в общаге Степанов

чувствовал себя на мясокомбинате, как в раю.

Сердобольные аборигены совали ему

то палку копчёной колбасы, то связку сосисок.

Борщ в местной столовой стоил три копейки,

но такого борща Степанов нигде не видал больше —

мяса в нём было куда больше, чем капусты!

Ну, насмотрелся, конечно, как идёт процесс

изготовления разных мясных деликатесов —

завод по случаю выходных был пуст,

маляров просили поднести мешки с протеином,

засыпать нитрат натрия в огромный чан,

вокруг которого сновали здоровенные крысы.

Цены на колбасу в 1983-м году. Если учесть, что оклад инженера был тогда 120 рублей, то вроде бы и ничего. Но такого ассортимента сразу в одном месте автор не помнит даже в столице. Фото из архива

Степанов был парень деревенский, не брезгливый,