Александр Шушеньков - Дерево, или По ту сторону Зла и Добра

– Что с талонами неотоваренными делать? – невпопад спросил Лука. – Мыла надо бы поднабрать.

– Они что, с ума посходили? – взвыл отец, стукнув кулаком по столу. – Ленина возить и показывать! На святое руку подняли! Не хватает денег – пусть печатают!

– Так его ведь и так показывают.

– То в Мавзолее, дурак!

Лука набычился.

Алкоголь продолжал действовать, переводя его из фазы довольства в фазу озлобления. Ему уже – тридцать семь, на заводе обращаются «Лука Николаевич», директор руку пожимает, имя как у апостола, а тут…

Теперь он был готов уже не поддакивать отцу, а возражать. Тем более при таком отношении.

Дурака нашел!

Вместо того, чтобы сходить за мылом, пока его еще не расхватали, обзывается!

– От дурака слышу! Ленин, Ленин… В Бога веруешь, сам говоришь, меня Лукой назвал, а Ленину поклоняешься. А он – я в «Огоньке» читал – против церквей был. Святых отцов приказывал расстреливать. Я читал воспоминания Крижановского , так знаешь, что тот писал? Что стал жаловаться Ленину, мол, у меня душевный кризис. Так знаешь, что Ленин сказал?

– Молчи, молчи!

– У каждого, говорит, человека бывает кризис. Я, говорит, до пятнадцати лет был очень религиозен. А потом кризис случился. Снял крест, плюнул на него, и забросил. Так-то, папа! Читай «Огонек», «Московские новости»!

– Вот и говорю, что ты ельцинист проклятый! – крикнул, выходя из себя, Николай Филиппович. – Из-за тебя да Коротича Союз развалили!

– Факен! Союз не трогай!

– Такие как ты, волосатики-полосатики, все развалили. Ленин им не нравится! Сталин не хорош! А Иисус Христос, чтоб ты знал, был вообще первым коммунистом!

– Ну, батя, ты даешь! А кто ему партбилет выписывал?

– Я партбилет никогда не выброшу! В могилу унесу, а не отдам! Выкуси! Ты почитай его, почитай Евангелие! Он хотел, чтоб не было богатых. И Ленин того же хотел. И Сталин! А жиды его распяли!

– О, майн готт! – трагически возвел к потолку руки Лука, став в этот вдохновенный момент похожим на пророка Моисея. – Опять про жидов.

– Ты сам сионист, поэтому за Ельцина. Знаешь, как его правильно фамилия? Эль-Цин!

– Все апостолы были евреями, а я – белорус!

– Какой ты белорус? Это я – белорус. А у тебя мать была еврейка. Значит, и ты сионист. Эх, Лука, Лука, ну почему ты не пошел в гарнизонный оркестр?! Играл бы там марши, и звание бы старшего прапорщика дали.

За столом воцарилась томительная тишина.

Лука с размаху налил полный стакан и одним движением бросил содержимое в пищевод. Сволочь, а не отец! Ничего в музыке не понимает, а лезет со своими замечаниями. Сталинист проклятый!

Надо пойти в свою комнату. Успокоиться. Поразмышлять о музыке, посмотреть на портреты Баха, Леннона, Бетховена, Чайковского, Моцарта. Да, и вообще…

– Великий Моцарт никогда не играл в гарнизонном оркестре!

– Великий Моцарт писал музыку. А ты что написал? Только пьешь, да слушаешь свой рок до трех часов ночи, спать мне не даешь. Союз развалил…

– Скажи еще, что Хоннекера хочу арестовать

– Не ты, так твои дерьмократы! Зачем нам их гуманитарная помощь? Что, мы без консервов ихних не проживем? У меня талонов скопилось – некуда девать, а они из Германии колбасу везут! А?!

– На! Качумарь !

– Зачем нам биржи, я тебя спрашиваю? Что, Пушкин с Лермонтовым без бирж прожить не могли? Кукиш! Вот тебе поэт Осенев!

Старик сунул перед сыном желтый прокуренный кукиш. Лука брезгливо отвел кукиш в сторону.

– Зачем нам восстановление немецкой республики в Поволжье? – уже визжал отец, совершенно выйдя из себя. – Это же фашисты одни! Всех – в Соловки!

Слюна летела во все стороны, и оплеванный почитатель Моцарта с омерзением следил за каплями, что падают на пищу.

– Почему прекращена деятельность народных депутатов СССР?! Почему Гамсахурдиа рвется к власти?!

У Луки кругом пошла голова.

– Папа, да ты понимаешь – причем тут я? Я же музыкант, музыка – жизнь моя. Бах мой кумир, а ты мне про Гумсахуйнию . Тьфу!

Лука обиженно и резко вышел.

– Куда поперся, – по инерции крикнул вслед старик. – Опять дрочить?!

В ответ уже из комнаты долетело ненавистное «факел!», и Николай Филиппович замолчал. Действительно, что это он? Этот, хоть и сионист, а все же, сын родной. Бестолковый, правда – весь в мать-еврейку. Дору Львовну. Избаловала она его, пока жил с ней после развода. Избаловала. И в Израиль свалила! А сын вопросы глупые теперь задает. Про Ленина и про Бога. А все очень просто. Можно верить и в Бога, и в Ленина. Просто не надо их смешивать. Надо, чтоб каждый – по отдельности. И поменьше думать. Как на флоте: приказали – выполняй! А когда есть время и возможность, пей. Водку или шило .

– Я ведь тебе Лука, только добра желаю! – крикнул Николай Филиппович вслед удалившемуся отпрыску. – Хочу, чтоб ты человеком стал. Молился.

Тишина.

Притих, значит, музыкант херов.

Ведь мог в гарнизонном оркестре «На сопках Манчжурии» наяривать, «По долинам и по взгорьям», а вместо этого рок слушает, да « факел !» орет.

– Иди сюда, а то все выпью один!

Из комнаты донесся сдавленный сыновний вопль-ответ:

– Не отвлекай от сеанса – адреналин кончится!

Ну, ну.

Ничего, минут через пять прибежит.

Он знал сына: не вытерпит, побоится, что и впрямь без него всю водку выпьют.

Эх, Лука, Лука…

Приглушил «Океан», прислушался.

В комнате сына было тихо.

Ничего, сейчас придет.

Кстати – пора.

Николай Филиппович налил полстакана.

И вот так всегда.

Что в пансионат его возил под Москву, что в Сочах недавно отдыхали – всегда одно и то же.

Пьет, возмущается, огрызается, дерзит, «факел» свой кричит.

Лоботряс.

Жена после развода избаловала.

Думал в училище родное устроить после школы. Чтоб выучился на подводника, человеком стал, так нет: жена в институт искусств пропихнула по блату. Это ладно, был бы толк…

Кон-церт-мейс-тер, ети его!

Но кафедры-то военной нет.

Устроил его по окончании в музыкальный взвод в авиационной части. Уж там-то мог бы полюбить марши!

Не любит!

В прапорщики выбился, а сапоги чистить не научился.

И это называется музыкант?

Армию бросил, в Агентство торжеств поступил на свадьбах играть. Черти что, ей Богу! Хорошо еще – не в похоронную команду. Еле-еле завклубом пристроил.

Отставной моряк выпил и тут вошел Лука. Метнув взгляд на стакан в руке Николая Филипповича, сын скорчил горькую улыбку:

– Пьешь, значит?

– Ты же не хочешь, сын. Ушел. Спасибо не сказал отцу за сало. Хочешь, налью? Главное, Лука, будь человеком.

– Спасибо. А, кто я, по-твоему?

– Ельцинист! Из-за тебя и флаг над Кремлем спустили! Почему не ходил на встречу с писателем Александром Брюхановым? Такой человек мне автограф дал! И Умапалатова дала.