Евгений Петропавловский - Жена, любовница и прочие загогулины

– Я вчера ходила на базар, – вставила своё практическое наблюдение мать, – так, охти мне, две с половиной тысячи как ветром из кошелька выдуло! И ведь почти ничего не купила, одних пустяков для стола, даже сумка почти не потяжелела. Разве раньше такое могло быть? За две с половиной тысячи рублей? Нет, не могло. Двух сумок – и то, наверное, не хватило бы, даже если сверх самого отказу их набить!

– Но зато при Горбачёве стало меньше запретов. Индивидуальную трудовую деятельность разрешили, это ведь был гигантский шаг вперёд! Нет, лично я не могу пожаловаться, – с этими словами Василий Поликарпович глянул на Таисию Ивановну, словно ища у неё поддержки. – Помню, при Андропове у нас ходили по всем дворам и теплицы ломали – надо же такую глупость придумать… А теперь всё это не запрещается. У меня дачная теплица до сих пор кормит всю семью – на пенсию-то не проживёшь. Так я в своей тепличке выращиваю тюльпаны. И даже на базар продавать их не выношу: сдаю оптом перекупщикам – очень неплохие деньги получаются. Я только на эти деньги – когда уже на пенсию вышел – смог себе автомобиль купить, хоть и не новый, но вполне приличный… И в питании мы себе не отказываем, вполне удовлетворительный достаток в доме.

– Вот-вот, за такое благоденствие можешь поклониться в ножки демократам, – заблестел зубами отец, и при этих словах горько разбухшая ирония в его голосе окончательно переплавилась в сарказм. – Слушаю тебя и дивом дивуюсь: ну прямо о-о-очень великую милость они тебе оказали, что вместо законного отдыха ты на старости лет вынужден трудиться себе на пропитание. А при советской власти, между прочим, имея свою достойную пенсию, каждый из нас ни о чём бы не думал и не беспокоился среди лишних движений. А чего беспокоиться? Ведь всё наперёд понятно и легко предуказуемо: знай себе газеты читай, телевизор гляди та и не журись! Как любой нормальный член общества, который честно заслужил своё право на достаточную жизнь и материальное спокойствие!

Мать, которую политические материи не интересовали, старалась не забывать о более насущном для себя и окружающих – исходя из чего, улучив момент, тронула отца пальцами за руку, спросила негромко:

– Не многовато ли пьёшь?

Тот отмахнулся от неё как от назойливого насекомого:

– Не многовато. Для почину надо выпить по чину. А ты! Вечно талдычишь одно и то же! Валишь чёрт те что и как ни попало, хоть бы придумала новую присказку для разнообразия. Я, считай, не пью, а только зубы споласкиваю. Разве такими маленькими рюмочками возможно усвистаться? Но, между прочим, без поливки и капуста сохнет, а я как-никак человек!

Но мать проговорила настойчиво:

– Смотри, чтобы не вышло через край. А то знаю я, как ты умеешь назюзиться. Сначала зубы споласкиваешь, а после – стоит недоглядеть за тобой – начинаешь заливать, как в бездонную кадку. Потому и талдычу, что уж сколько лет наблюдаю тебя во всех видах. Сам не заметишь, как перегрузишься градусами. Не надо этого, умеряйся.

– Чего умеряться, чего тут умеряться-то? – вспылил батя. – Хорошего много не бывает, ядрит твою в кочерыжку!

Чуб, в свою очередь, не удержался от подначки:

– Всем надо выпить как следует, чтобы ночью кошмары не снились на полный желудок.

– Тем более когда компания душевная! – благодарным голосом подхватил родитель. – Это же всё-таки наши новые родственники будут, мы с ними должны, как говорится, хорошо сцементироваться! Чтобы собрать счастья полную торбу для молодых в последующие годы! С обеих сторон чтобы не поскупиться!

Василий Поликарпович одобрительно всхрюкнул и, подёргав кадыком, с хмельной решимостью проговорил:

– Да! Надо как следует сцементироваться.

А отец склонился к нему и, подмигнув, понизил тон:

– Ладно, гостенёчек дорогой, ты не слушай мою супружницу. Плюнь на неё. Как говорится, скачет баба задом и передом, а дело идёт своим чередом.

После этих слов он незамедлительно выпрямился, поднял рюмку с самогоном и, приняв торжественный вид, произнёс тост:

– Ну, за дружбу! Чтобы, значит, всё было как надо и без проблем. Особенно между нашими обоюдными дитями. Да и между нами, раз мы теперь стали не чужие в семейственном плане. Обыкновенно людям и говорить между собой не о чем, когда они друг дружку не знают и общего интереса не нашли. А только как же им узнать и найти, спрошу я вас, товарищи дорогие, если они усложняются сверх необходимости? Вот в этом и вопрос! Но дело решаемое для тех, кто с опытом жизни и представляет себе ответ под углом народных традиций и здравого смысла: надо почаще доброй компанией собираться за дружелюбным столом, вот и вся недолга. Потому что за столом обязательно устанавливается какой-никакой совместный интерес. И вообще – чтобы наша совокупность накрепко подтверждалась не словом, а делом. Это, конечно, самоважное. На том, как говорится, стояли и стоять будем! И усложняться против воли нас никто не принудит ни мытьём, ни катаньем! Ведь когда люди не порознь, а все вместе, единым кулаком – так-то оно в любом деле способней и ближе к успеху! Как говорится, кого взял в сердце, того и ешь без перца! Потому как муж без жены – что дом без крыши, а жена без мужа – что хомут без гужа, зато с милым мужем и зимой не стужа!

Истощив туманистую череду образов, родитель помолчал несколько секунд. А потом решительно запрокинул голову и влил в себя содержимое рюмки. Все с облегчением последовали его примеру.

Чуб в бездельном молчании сидел за столом, полуотчуждённо глядя на отца и мать, на Василия Поликарповича и Таисию Ивановну… От нечего делать предаваться пустому говорению он считал уделом пенсионеров и баб, а ему этого не требовалось. Разве только в минуты скуки, в охотку, однако сейчас охота не приходила. Заметив боковым зрением, что Мария – которой, видимо, надоела бестолковая застольная беседа – тихо ушла в спальню, он (ощутив поднявшееся внезапно томление в груди) скромно кашлянул, дабы обратить на себя внимание, и культурно извинился:

– Я сейчас, отлучусь на минутку по одному делу.

После чего отправился следом за невестой.

Нагнав её, он осторожно прикрыл дверь спальни. И, не дав Машке обернуться, обхватил её сзади. Ощущая быстро нарастающее возбуждение, стал мять её грудь, целовать в шею.

– Ты что, Коленька, ты что? – в быстром темпе зашептала она. – Не надо, перестань, сумасшедший!

– Ну и пусть, что сумасшедший, – таким же жарким шёпотом выдохнул он, задирая сзади подол её домашнего халата и прицеливаясь ухватить зубами мочку Машкиного уха. – А зато сейчас тебе сделаю по сумасшедшему приятно. Не веришь? Вот погоди-ка, я в два счёта покажу, едят тебя мухи.

– Нет, не надо.

– Давай без церемоний, а то времени у нас маловато.