Виктор Курчевский - Побасёнки

Устав нести расход на конском фураже,
И пост используя, как средство сбереженья,
По грошику скопил священник на «Порше»,
Причем без голода и головокруженья.

Теперь он на коне (то бишь на колесе)
Приход от края и до края рассекает.
А пастораль вокруг во всей своей красе,
К духовному растленью совращает.

И вот такой сюжет – однажды на пути,
Монахиня случайно повстречалась,
Не то чтоб хороша, не то чтоб не ахти,
Но бедрами приветить изловчалась.

Пастух заблудших душ, отец чистейших дум,
Священник наш на бедрах не мигает,
И мысленно уже жуя рахат-лукум,
К монастырю подбросить предлагает.

Монашка не смутясь, лодыжки оголив,
Как лань в «Порше» стремительно взлетела,
И ненароком, вдруг, её чудесный лиф,
Открыл кусочек чувственного тела.

Герой – не мёртв, не жив, его колотит дрожь,
Рука сама к бедру монахини упала.
Порыв сдержать не в силах, невтерпёж…
Слаба ты плоть, слаба, а ты, душа – достала!

Монахиня, чуть голову склонив,
Не скинув руку, не прикрыв лодыжки,
Лишь улыбнулась, рот ладошкою прикрыв,
И тихо молвила, держа с псалмами книжку:

«Вы, несомненно, пастырь для своих овец,
А в пастыря мы камень никогда не бросим.
Однако помнит ли отчетливо святой отец,
О чем гласит псалом 138?»

Толчок, удар, виляние руля,
Мотор «Порше» проснулся с осужденьем.
Еще б одно мгновение и… Бля!
Какое счастье – жить под провиденьем!

Покрывшись краскою стыда, в смущенье,
Ещё слегка от возбуждения дрожа,
Священник стал молить монашку о прощенье,
Руками мертвой хваткой руль держа.

Проехали. Вокруг всё то же диво,
И то же рядом несравненное бедро…
Короче – все условия для рецидива!
Ну и отца святого снова понесло.

Рука его опять с руля упала,
И, как ни странно, снова на бедро,
И плоть, проклятая, опять взыграла,
Взыграла плоть и всё его нутро!..

Сестра, поднявши к небу взор,
Всё это приняла, как данность,
Её слова – совсем не приговор,
В них лишь смиренье и гуманность:

«На помощь свыше в трудный час
Мы все в себе надежду носим.
Отец, Вы вспомнили сейчас
О чем псалом 138?»

И вновь – внезапное руля вилянье,
И осуждающий ревок «Порше»,
Души спасительное увещанье,
И мысль о жизни и гроше.

«Прости, сестра, прости, прости…
Дурман мои мозги окутал.
Нечистый бес в твоей плоти
Меня на миг совсем запутал».

В ответ – монахини покорный взор,
Призывно поднятый псалтырь,
И вздох тяжелый, как немой укор…
Но, к счастью, вот и монастырь.

Обратный путь нетерпелив,
«Порше» сочувственно задорен,
Табун из сотен лошадиных грив,
Реально жив, не иллюзорен.

Домой приехав, наш герой,
Немедля миг помчался в храм,
И возложив псалтырь на аналой,
Стал изучать псалмы по номерам.

И вот в конце, на девятнадцатой кафизме,
Прочтя монахиней означенный псалом,
Себя увидел, словно в преломленье призмы,
В обличии постыдном и срамном.

И вспомнил враз наставников наказы,
Которые воспринимались, как напасть:
Все время пополняйте ваших знаний базу,
Учите своевременно матчасть!

В псалме указано речением Творца,
Как наставление на жизненном пути:
«Иди в своем стремленье до конца,
И только так ты можешь счастье обрести».

Холодным утром, кутаясь в халате,
Король с горшка к окошку подошел,
И вид открывшейся ему из замка стати,
Все дерзновенные надежды превзошел.

Вдали, раскинувшись дугой широкой,
В лесах, на реках и заснеженных полях,
Сплелись картины ренессанса и барокко,
В многообразии эмоций, пышных вензелях.

Морозный воздух, как хрусталь, прозрачен,
Река струится резво подо льдом,
Безлистый лес стоит, ничуть не мрачен,
Мышиный писк на поле под скирдом.

Холмы сугробов белых, словно вата,
Своею пышностью затмили свежий хлеб,
Тростник, сквозь лед торчащий виновато,
Под брызгами морозными окреп.

Под снегом сосны вековые в два обхвата,
Зеркальный отблеск в санных бороздах,
И надпись на снегу мочой витиевато,
Под окнами дворца: «Король мудак!»…

«Что? Кто? Найти! Поймать!» —
Взревел король голодным чревом,
«То, чем писали – оторвать!»
Добавил он, объятый гневом.

«Злодея к вечеру изобличить!
Подлец, обгадил наше пробужденье.
Под стражу негодяя заключить,
Коли в уме имеет поврежденье!»

Мгновенно стража разбежалась по двору,
Но не искать врага – от короля укрыться,
Им склоки во дворце всегда не по нутру,
И наплевать им, кто на снег мочится.

Один начальник личной стражи начеку,
Ведь для него писюн – ступень в карьере,
Вот если руки скрутит он бунтовщику,
Тогда хоть в королевский туалет открыты двери!

Включив на максимум мозги, глаза и нюх,
Узнав, что видела и где ночная стража,
Подробно опросив всех королевских шлюх,
Начальник близко подошел к разгадке эпатажа.

Спустившись под окно, лизнув снежок,
Исследовав загиб струи витиеватый,
Вкруг надписи пройдя еще один кружок,
Теперь он знал, кто есть тут виноватый.

И шапку не сломив, с победным видом,
В покои короля без стука он вошел,
И, наступив на горло внутренним обидам,
Смиренно произнес с поклоном: «Я нашёл!»

Король, немного отошедший от обиды,
Скрывая чувства, рвущиеся изнутри,
Испытывая радость посильней либидо,
Кивнул по-королевски: «Говори».

Начальник, начертав знамение креста,
Чтоб оградить себя от праведного гнева,
Покорно молвил «Сир, моча шута,
А почерк, извините, нашей королевы!»

Рубил однажды дровосек над берегом бревно,
Внезапно вырвался топор, и топором на дно.
Заплакал горько дровосек, согнувшись над водой,
Никак теперь без топора не справиться с нуждой.