Максим Злобин - Белая Рать

Вместе с женой и ребенком, Кузнец бежал из дома.

Воочию увидав, как свинья улыбнулась и откусила живой курице голову, он невольно вспомнил про Белую Рать.

Спустя какое-то время пришли охотники на нечисть и зарубили крамольную хрюшку. Вместе со всеми причастными, ее тело отправили на разбирательство к сторожу Бажену Неждановичу.

Рябая имела отношение ко всей этой свистопляске лишь потому, что лет десять назад ее угораздило родить Засранца.

– Отдали бы уже поскорее тушу. Разошлись бы тогда по домам, – сказал Седой.

– Хочу домой! – поддакнул Засранец.

– Что значит «по домам»? – возмутился Кузнец. – А кто будет возмещать мне убытки?

– Так вон они пускай и возмещают, – Седой кивнул на Рябую и Засранца.

– Почему это мы ?

– Так это твой сын своровал мою свинью. Значит, он и виноват.

– Скажи спасибо, что своровал! – сказала Рябая.

Сказала с такой укоризной в голосе, будто бы она была хлебосольной рукой, а Седой обнаглевшей кусачей дворнягой.

– Если бы не мой мальчик, то она взбесилась бы у тебя в хлеву .

– Вот именно, – кивнул Кузнец. – Свинья ваша. Вы за ней не доглядели, вам и отвечать.

– Мне? Отвечать? Перед тобой? – Седой хмыкнул. – За что? За то, что ты мне должен?

– Что!?

Раздался характерный глухой звук. Это подкова шмякнулась на землю.

– Почему это я вам должен?

– Уважаемая, – Седой обратился к Рябой, – вы-то, я надеюсь, понимаете, почему он мне должен?

– Конечно, понимаю. Пусть и не своими руками, а свинью вашу заколол. Она ж после зимы наверняка тощая была. Такой долго сыт не будешь. А теперь еще и стребовать чего-то хочет. Нахал.

– Что!?

Кузнец хотел было нагнуться за штанами, но от возмущения об этом позабыл. Волосики на его ногах встали дыбом. На манер недовольной кошки, он ощетинился ими на обидчиков.

– Да она мне кур погрызла!

– Ты себя-то слышишь? – хохотнула Рябая. – Кур, говорит, погрызла. Свинья. Кур. Погрызла. Да ты же алкаш! Об этом все знают.

– Я!? Алкаш!?

– Конечно алкаш. Примерещилось чего-то с пьяных глаз, так ты и бросился к ратникам за помощью, – она сплюнула. – Тьфу. Алкаш, так еще и трус.

Чуть-чуть потеплело. Подул легкий ветерок. Где-то в вышине закрякали утки. Первые лучи солнца коснулись верхушек деревьев, а по ляжке Кузнеца пробежала капелька росы.

– Да, – разорвал молчание Седой, – действительно алкаш. Я тоже об этом слышал.

– Да я же вообще не пью!

– Это что же? Зря, получается, люди говорят?

– Да кто говорит-то!?

– Да вот хотя бы она, – Седой указал на Рябую.

– Я ее первый раз в жизни вижу!

– А она, тем не менее, уже наслышана о том, что ты алкаш.

– Да я… да вы… да раз у вас такая свинья, то вы наверняка колдун!

Рябая смекнула, что при недостатке у Кузнеца перегара вся ее выдумка шла прахом. А вот он-то нащупал именно то место, в которое бить можно и нужно. Она уже почти раскрыла рот, чтобы поддержать его.

– А ваш сын ворюга!

Далее все разговаривали одновременно и так же одновременно утихли.

Из-за угла, что вел на ремесленную улицу, появился всадник. Он пронесся по пустой дороге, подъехал к воротам рябинового кремля и неуверенно спешился.

Оставшись без ездока, его лошадка тут же легла на спину. Она сладко потянулась всем телом и уснула, устремив ноги к небу.

Последнее время животные в Старом Пороге вели себя очень странно.

Всадник был одет в тулуп, накинутый поверх разорванного тряпья. Он был вонюч, бледен и весьма одноух. Его сильно мотало из стороны в сторону. Обычно такая раскачивающаяся походка наблюдается у рыбаков, которых из-за шторма несколько дней помотало по озеру.

Всадник выдернул из-под храпящей лошади дорожную сумку. Он крепко выругался и побрел к той самой маленькой дверце, которая находилась по левую сторону от главных ворот кремля.

– Добрый человек, тут вообще-то очередь, – начала было Рябая, но смолкла под взглядом всадника.

В том взгляде ужились две крайности. Одна из них была спокойна, дружелюбна и близка к пониманию всего и вся в этом мире. Вторая же крайность не видела ничего дурного в том, чтобы попытаться поймать молнию, замешать в тесто навоза или просто-напросто обглодать кому-нибудь лицо.

– Мне к Бажену Неждановичу, – сказал мужчина. – Срочно.

Спорить никто не решился.

Минула четверть часа.

– Я хочу домой, – заныл Засранец.

– Я не могу больше ждать. Мне скоро на работу. Я же кузнец! – сказал Кузнец.

– Эх. Пропустили вперед алкаша на свою голову, – посетовала Рябая.

– Так! Довольно уже. Я сейчас пойду и все им выскажу! – решился Седой. – Сколько можно нас держать подле дверей, как каких-то холопов? Совсем обнаглели!

И Седой пошел. И с каждым шагом его уверенность таяла, словно снежок на сковородке. Такое частенько случается. Праведный гнев может легко обернуться в виноватую мямлю, которая просто проходила мимо и, в общем-то, никого не хотела беспокоить.

– Чего? – на стук Седого в дверь высунулся тот самый одноухий всадник.

– Нам еще долго ждать? – неуверенно спросил Седой.

– Кого ждать?

– Решения Бажена Неждановича.

– Бажен Нежданович! – крикнул одноухий внутрь сторожки. – Тут какого-то вашего решения ждут! Что? Ага… Ага… Ага…

– Ну что там? – вклинился в разговор Кузнец.

– Всем по две недели в остроге, – сказал одноухий и закрыл дверь.

Вот тут бы Седому смекнуть, что его только что посадили в острог за то, что у него украли свинью. Смекнуть и перестать уже тыкать палкой в свою удачу, проверяя, дышит ли она. Однако ж он постучался снова.

– Ну чего еще?

– За что две недели!?

– Бажен Нежданович! А за что? А… Ага… Ага… Ага. Тебе за подозрение в колдовстве, тебе за воровство, тебе за ненадлежащее воспитание сына, а тебе за пьянство.

– Но я же вообще не пью!

– Ага. Не пьешь, как же. Штаны надень.

Дверь снова захлопнулась.

– Это неслыханно! – закричал Кузнец.

– Рать совсем обнаглела, – сказал Седой.

– Сборище алкашей! – подытожила Рябая и в сердцах залепила Засранцу подзатыльник.

– Хочу домо-о-ой, – затянул Засранец, потирая больное место.

***

Пускай сторожка Бажена Неждановича и была изнутри довольно большой, но в ней оказалось очень тесно. Вдоль всех стен встали полки, заставленные книгами. Настолько высокие, что сторожу зачастую приходилось пользоваться лестницей.

Вместо окон под самым потолком пробивались узенькие бойницы – все-таки оборонительное сооружение, как-никак, а не собачья будка. До того, как нынешний сторож здесь обжился, к бойницам наверняка был какой-то подступ. Сейчас же стрелять из них было невозможно. Разве что умеючи парить над землей, что для честного человека возбраняется и карается отсечением головы.

Печи не было и в помине. Ни к чему она. В сторожке горело столько свечей, что хватило бы для праздничной службы в небольшом западном храме.