Влад Костромин - Гнездовье котов

– Моя деревня налево. Вот тут раньше автобусы ходили, – сказал Коля, – маршрутки, – уселся на пощербленную деревянную лавку. – Передохнем?

– Немного, – я снял сумку с плеча и поставил на лавку рядом с мальчиком. – Я сейчас, – зашел за символическую, изъеденную ржавчиной, стену.

Желание помочиться прошло после того, как я увидел содержимое выцветших полиэтиленовых пакетов, рядком стоящих за остановкой. Появилось желание согнуться и освободить организм от внезапно поднявшегося к горлу содержимого желудка. В пакетах были неровно отрубленные руки: кисти, кисти с кусками предплечий, кисти с целыми предплечьями. На некоторых руках остались часы… Я в очередной раз пожалел, что ввязался в авантюру.

– Знаете… – мальчик испуганно оглянулся, – тут город есть… только… только…

– Так что там с городом? – я выбрался из-за остановки.

– Вон та дорога к нему, – указал вправо. – Но я бы не ходил… Туда никто не ходит…

– Ты посиди тут, сумку мою посторожи, а я схожу – помощь приведу.

Не слушая возражений Коли, оставив свою старенькую спортивную сумку, пошел по дороге. По правде сказать, в ней не было ничего ценного, да и сама сумка давно отслужила свой век. Так что если Коля свалит с ней вместе, я не особо буду переживать. Сейчас мои мысли занимал таинственный город.

Он вынырнул из-за деревьев внезапно, словно прыгнул навстречу. Я никогда не был в Европе, но именно так представлял старую Прагу или города Австрии. Словно зачарованный, вошел в город и остановился посреди улицы. Все, как показывали на экране в незаметном кабинете, пропахшем холодным сигаретным дымом. Широкая улица, не заасфальтированная, а мощеная булыжниками. Длинные ленты рельсов, будто расплющенные в бесконечность наковальни. И дома: двух и трехэтажные, из красного и желтого кирпича.

– Нравится наша архитектура?

Я оглянулся. Старичок в пальто, с тростью в левой руке и с зонтиком подмышкой, дружелюбно смотрел на меня.

– Красиво.

– Эх, молодой человек, разве ваше поколение в состоянии вербально оценить красоту? – лицо старичка изобразило искреннее сожаление. – Описать ее во всех красках и оттенках?

– Мне сорок лет, я не так уж молод.

– Полноте, – отмахнулся, как от чего-то несущественного, – вы еще ребенок, по сравнению со мной. Как немец.

– А что немцы?

– Немцы? – снова отмахнулся, будто от навязчивой бабочки-лимонницы. – Немцы пьют шнапс, а не чай.

– И?..

– И я их за это не осуждаю. Цукаты дело такое.

– А при чем здесь цукаты?

– Разве вас сейчас это интересует? Давайте присядем, – деликатно, но крепко ухватил меня за локоток и подвел к гнутокованной скамейке с сидением из шлифованных деревянных брусков.

– Что за дерево? – я невольно залюбовался игрой солнечных бликов в вязи зеленовато-жёлто-золотистых с коричнево-чёрными прожилками древесных волокон.

– Бокоте, оно же мексиканское розовое дерево, розовое дерево Майя, бекоте, сирикоте, салмвуд.

– И не размокает от дождя?

– Нет, оно пропитано льняным маслом.

– А не пачкается?

– Нет, присаживайтесь, – усадил меня и осторожно примостился рядом. – Сейчас вас должны волновать не цукаты и не немцы, не скамейки и не дожди, а вопрос, где вы очутились.

– А где я? – легко подхватил я.

– Stadt Straßenbahnen, что в вольном переводе с немецкого означает Город трамваев.

– Почему с немецкого?

– А вы оригинал? – старичок прищурился, став похожим на рассерженного кота, – обычно новички спрашивают, почему трамваев.

Я молчал, глядя на собеседника. Вопрос он слышал, к чему мне повторяться?

– Хорошо, отвечу на ваш вопрос. С немецкого потому, что мне не нравятся немцы. А трамваев потому, что наша жизнь подчиняется строгому расписанию движения трамваев, их чарующему ритму. Если бы я был поэтом, то сказал бы, что наши сердца пульсируют в такт бегущим по рельсам трамваям.

– А вы поэт…

– Скажете тоже, – вроде как смутился. – Теперь пару слов о вас. Что вас сюда привело?

– Маршрутка поломалась, пришлось пойти пешком.

– Я в глобальном, так сказать, смысле.

– Случайно зашел…

– Понимаете ли… – замялся, с ожиданием глядя на меня.

– Дмитрий.

– А по батюшке?

– Можно просто Дмитрий.

– Понимаете ли, Дмитрий, в наш город нельзя попасть просто так.

– Почтовый ящик? Они еще существуют?

– Вы еще помните про почтовые ящики?

– Мне почти сорок лет, так что помню.

– Чудесно, продолжайте.

– Я ехал на симпозиум.

– Кого?

– Теологов, но на самом деле там должны быть представители общей и социальной философии, истории философии, социологии, антропологии, психологии, этнологии, археологии и других наук.

– И какую же из этих наук представляете вы? – глаза горели любопытством, словно у ребенка, впервые поджигающего коврик у соседской двери.

– Понимаете ли, – невольно скопировав его манеру, смутился я, – никакую из них.

– А что вам тогда там делать?

– Я написал статью… Про ритуальную магию у кошек… и вот, получил приглашение.

– Как интересно.

Из проулка вышла девочка в пестреньком летнем платьице и панаме, с отглаженным пионерским галстуком на груди и авоськой в руке. В авоське сиротливо жалась бутылка зеленого стекла.

– Вот и наша Аннушка, – расцвел старик и, вскочив со скамейки, будто молодой козлик, церемонно поклонился проходящей девочке.

Я вежливо кивнул. Девочка, не обратив на нас ровно никакого внимания, строевым шагом пересекла трамвайные рельсы. Обернулась и, словно только сейчас заметив, мило и смущенно улыбнулась нам. Отвернулась и деловито скрылась в проулке.

Будто по команде улица заполнилась спешащими по своим делам, но не забывающими вежливо раскланяться с моим собеседником, людьми.

– И что это значит?

– Ну же, – поощряюще посмотрел мне в глаза, слегка улыбнувшись, – человек, нашедший признаки карго-культа, получающего дальнейшее развитие в примитивную симпатическую магию, у кошек. Смелее!

«Аннушка!» – будто укол в мозг. – «А в авоське у нее получается масло?!»

– Аннушка, как у Булгакова? – несмело спросил я.

– Совершенно верно, – старичок тихо поаплодировал. – Вы догадливы, Дима. Аннушка не пролила масла, значит, трамваю на этой улице в ближайший час не потребуется жертва.

– Почему час?

– Таков интервал движения по этой улице. На других улицах он другой.

Послышался звонок, откуда-то из-за угла выскочил моторный четырехосный трамвай: красны низ, желтый верх и с важным видом скользнул мимо скамейки.

– А если просто не ходить по рельсам?

– А как же вы на другую сторону улицы попадете, милейший?

– Пройду дальше, где-то же рельсы уйдут в сторону.

– Не уйдут.

– Перейду на другую улицу.

– Там тоже рельсы.