Михаил Жванецкий - Собрание произведений в пяти томах. Том 5. Двадцать первый век

А кто сказал тебе, что это они?

И кто может существовать без них?

Ты их распознаешь по своему подобию.

Ты передразниваешь манеру собеседника вслух, делая его врагом.

Ты уверен, что разгадываешь обман, от этого обманут и бит сто раз на дню.

Тебе забили рот простым комплиментом и всучили, что хотели.

Не зная, что из всех этих несчастий выгоду извлекаешь ты.

Весь этот ужас дает тебе возможность писать и волновать других.

И весь этот ужас люди называют талантом.

Весь этот ужас переходит в буквы, представляешь!

Просто переходит в буквы, которые передают только то, что могут.

И вызывают ответы.

Хорошие сгорают мгновенно.

Плохие горят долго, сохраняя жар в топке, называемой душой.

P. S. Автор – единственный, кто может стать лучше, прочитав это!

Главное для меня – истечение времени.

Хотя время пролетает не мимо меня, а сквозь меня.

Оно выхватывает куски.

Трудно пропускать сквозь себя время.

Как я был счастлив...

Я сказал:

– Толюня, давай сегодня выпьем. Сегодня понедельник.

Он сказал:

– Сегодня воскресенье.

– Сегодня понедельник.

– Сегодня воскресенье, – сказал он.

Разговор стал бессмысленным.

Я позвонил специалистам в университет.

– Да, – сказала вахтерша, – сегодня воскресенье.

Я пил. Я ел. Я был счастлив. Я выиграл у жизни один вечер.

Я обречен на роман пожилого с юной.

Как бы я ни старался, что бы ни придумывал, мне не вывернуться из этой мерзости, презираемой обществом заслуженно и откровенно.

Куда же я, мерзавец, денусь?

Пройдя – задень, скажи.

Противная попытка знакомства пожилого с юной. Разврат и возраст тут слились.

Заговори и говори.

И все увидят, как он пристает, и оплетает, и дурманит.

Чем, спрашивается, кроме денег, может быть полезен?

Вино, икра, коньяк?

Что он такого хочет от нее?

Вот именно.

Загадка полная.

Что в ней его прельщает?

Как он берет морщинистой рукой ее ладошку – ужас!

Но у него другой ладони нет.

И пожимать морщинистой рукой ему приходится, и прижимать к морщинистой щеке, и щекотать холодным носом.

Ну нету ничего другого.

Все износилось.

Только голосом и лишь по телефону он может завершить свой умысел.

Уже не мысль, не замысел, а умысел.

Он обречен, куда бы ни пришел: в тусовку, дискотеку, ночной клуб.

Приход зачем-то пожилого человека.

Уход зачем-то пожилого человека – знак всей компании, что можно веселиться.

На танцах старше всех.

В автобусе – садись.

В больнице – свой.

На все, что он вещает, – взгляд пожилого человека.

А кто их любить обязан?

А кто обязан обнимать бесплатно, кроме детей?

А что они такого сделают, чтоб их не только полюбили, но и продолжили любить?

А этот век – не мысли век, а тела.

Век XXI – век короткий.

Короче всех.

Век мысли – бесконечен.

Век тела – сорок лет.

И даже двадцать.

Вычеркиваем детство, старость!

Модели, модели, модели, модели!..

Весь мир заполонили модели.

Хочется подражать.

Но чем и как?

Как научиться этому?..

Вот если б знать чему, то можно было б научиться.

Модели-модели.

А он?

Что б ни сделал он в ответ?

Ответ немолодого человека неинтересен даже пожилым.

Модели-модели!

Галстук от Версаче.

Сорочка от Армани.

Внешность от папы.

Глупость от мамы.

Походка от Гуччи.

И ничего своего.

Модели-модели.

Хочется подражать.

Хочется так выглядеть.

Хочется так одеваться.

Хочется так танцевать.

Все перенять, и ничего своего.

Свое оставить дома.

Неповторимость не нужна.

Что нам надо?!

1. Вкусно есть и быть худым.

2. Мало работать и хорошо зарабатывать.

3. Быть любимым и не любить.

4. Видеть свои советы исполненными кем-то.

Пилотируем

Пилот должен быть молодым, а механик – пожилым.

Давнее правило авиации.

Вот я и говорю:

«Ребята, вы летите. Выворачивайтесь, сражайтесь, рискуйте, но за спиной у вас все должно работать надежно, бесперебойно.

Это буду я».

Нас не так интересует истина, как собственная проницательность.

Любовь и ненависть – одно и то же.

Потому что без этого человека жизнь теряет смысл.

Все лето в Москве погода винно-водочная.

Дождь. Туман.

Чем разгонять стихию?

Одним способом…

Ну, хоть научились.

А то самолеты облака какой-то гадостью посыпали.

Ну и толк? Людям-то что от этого? Какая радость? Хоть и солнце, а погода плохая.

А если целево против тумана примешь... Только четко и целево.

Тут и погода, и настроение...

И туман отступает.

Можно так пытаться утешить бездарного, что слово «успех» приспособить к этим графоманам.

И появляются определения.

Полный успех.

Подлинный успех.

Настоящий успех.

Проверенный успех.

Успех у интеллигенции.

Успех у народа.

Успех у критиков.

Открываешь кран с надписью: «Юмор» – оттуда черт-те что мутно-желтого цвета.

– Для меня, – говорила она остроумно, – лучше заплатить рубль и видеть вас только на сцене.

– Чтоб вы все знали, вторая жена – это протез.

Я не спокойный, граждане. Я молчаливый.

Умом Россию не понять.

Мозги здесь не помогут.

Здесь надо чем-то другим думать.

Есть люди, которые повсюду иностранцы.

Это они – евреи.

Мир настолько тесен, что тот, кто умер, тоже недалеко отъехал.

Что женщина делает днем?

Она ждет вечера.

Что делает мужчина днем?

Он ждет ночи.

Что делает ребенок ночью?

Он ждет утра.

Раздайте им то, что они хотят.

Что можно делать восемь часов подряд?

Только спать и работать.

Кушать, пить, любить, танцевать – невозможно.

Я остановился на показаниях врача, утверждающего, что я здоров.

Вот ведь сатирики – святые люди: вроде у него все есть, а он все выступает и выступает. Что ему еще надо?

Советую жить не торопясь, плыть легкими облаками и в конце пролиться вот таким маленьким дождем.

Если спросят: «Что он пишет?» – скажите: «Тексты к размышлениям».

Кто-то сказал, цитируя меня: «Я не знаю, жив автор или умер. Это неважно».

«Важно, важно! – закричал я, – Очень».

Мне не идет всё, поэтому покупки не вызывают затруднений.

На самом деле мой талант в том, чтобы не говорить те шутки, что вертятся у меня в голове.

– Он не писатель!

– А чего же он пишет?