Наталья Тимофеева - Гремучая смесь

Тройка, запряженная в коляску, вылетела так стремительно, что оставалось только удивляться, куда подевалось почтенное купечество и цыгане во главе с пьяным медведем? Коляска, да еще с такой прытью, как нельзя лучше подходила им, а не простым, деревенским парню с девкой. Более того, экипаж, а по другому и не назвать, был ну просто в пух и прах разукрашен цветами да лентами, что даже вблизи походил на городскую ярмарку, по случаю большого праздника.

«Барская. – глядя на коляску подумал Иван. – Значит и барыня в курсе. А если коляску дала, да еще вместе с Занзибаром, значит согласная, чтобы меня женили, сука. – Ивану стало как-то не то, чтобы обидно, грустно ему стало. Получается, обманула его барыня, обманула и предала. – Ну стерва, не важно, женят, не женят, на пушечный выстрел к тебе не подойду, вон, Занзибару глаза свои бесстыжие строй».

Не подумайте чего такого, Занзибар, это не коренной и не пристяжная, это барский кучер, имя у него такое. Как его звать на самом деле, в деревне никто не помнил, а спросить было не у кого, он, как Иван, тоже, без родни мыкался.

Лет пять-семь тому назад случилось, купил барин жеребца, породистого такого, красавца, просто загляденье, ну и, само собой, имя ему дал лошадиное, Занзибаром назвал.

А вот дальше неизвестно что получилось, говорю же, давно было, толком уже никто не помнит. То ли кучеру жеребец понравился до такой степени, что дворня от него только и слышала: Занзибар да Занзибар. А может слово никому незнакомое уж очень понравилось, только дозанзибарился кучер, прилипло это имя к нему, а жеребцу пришлось другу кличку дать: то ли Огоньком назвали, то ли еще что-то, на огонька похожее.

Барин конечно, и не раз, объяснял кучеру, что на самом деле обозначает это слово, но, похоже, тому было все равно. Да и не в кучере дело. Он-то может и осознал, что негоже человеку островом называться, вы попробуйте в этом дворовых убедить. Да что там дворовых, деревню тоже, и не одну. Так и остался кучер островом Занзибаром, ничего не поделаешь. Впрочем, его это нисколько не смущало.

Молодых усадили в коляску, остальным, что родственникам, что не родственникам, делать в ней нечего. Которые родственники, так на телегах до церквы доедут, благо, среди Марьиной родни голодранцев и в помине не было, все как один – справные хозяева. Разве что дядька Архип, тот да, ни пришей, ни пристегни, но зато здоровый, как та колокольня, а значит – простительно.

Ну а любопытствующим, а по правде сказать, охотникам до дармового угощения, в церкве так вообще, делать нечего. Их место за свадебным столом. Им там много дел предстоит: «горько» кричать, а самое главное, под это «горько» горькую не забывать пить, и закусывать. Опять же, кто как не гости будет убеждать друг друга в том, что молодые просто чудо как хороши и прямо души друг в дружке не чают? Сразу видно, любят один другого без памяти. Так что, жизнь предстоит им долгая и счастливая, а за это и выпить не грех.

Дружки-подружки, так те около церквы молодых дожидаются. Нечего им около сарая делать, правде жизни в глаза смотреть. Ведь, и это очень даже не исключено, что первый и успешный опыт по приведению Ивана в состояние совета да любви, причем любви до гроба, может быть применен и к некоторым другим любителям сеновалов.

Все расселись по телегам, молодые в коляске, разумеется, и уже было собрались чинно ехать в церкву, присутствовать при торжественном соединении двух любящих сердец, как вдруг…

Я не специально это придумал, оно на самом деле так случилось. Есть такая народная мудрость: «Вожжа под хвост попала». Значений у этой мудрости много, но не в этом дело. Дело в том, что на этот раз вожжа что-то там перепутала и вместо того, чтобы попасть под хвост лошадям, попала приблизительно в тоже самое место кучеру, Занзибару.

Ни с того, ни с сего, Занзибар вдруг засвистел, так, что любой Соловей-разбойник позавидует и заорал: «Занзибар, твою мать! Залетные! Поберегись!» и, нахлестывая лошадей, пустил тройку в такой скач, что всем аж не по себе стало.

Тройка неслась по деревенской улице, наверное, быстрее паровоза, но, похоже, Занзибару такой прыти было мало. Наверное, ему казалось, что лошади еле-еле плетутся, а потому он не преставал охаживать их кнутом. Так еще и орал при этом дурным голосом чего-то, и свистел.

Правда, надо отдать должное, Занзибар правил лошадьми хоть и совершенно по-хулигански, но уверенно и даже мастерски. Во всяком случае, коляску не бросало из стороны в сторону и молодые чувствовали себя более-менее нормально, только держаться приходилось, а так, ничего страшного.

«Это наверное Занзибар с ними заодно. – глядя на спину кучера, думал Иван. – Это он, стало быть, так лошадей гонит, чтобы я по дороге не выскочил и не сбежал. Ладно Занзибар, я тебе за это еще морду начищу, и не раз».

Однако, похоже, что ни в каком сговоре, тем более с Марьиной родней, Занзибар не был. Он сам человек неженатый, а потому прекрасно знает, что такое свобода, сколько она стоит и как страшно ее вот так вот, вдруг, потерять. Скорее всего, ему просто нравилась лихая, быстрая езда с молодецким посвистом и матюками. Видать, душа Занзибара песни требовала и в ее представлении, песня выглядела именно так. Зря на него Иван обижался, зря.

И осталось ехать-то, всего ничего. Поворот, а за ним прямо и в горку, и вот она, церква. А там все готово и даже батюшка, говорят, уже сердится…

Тут такое дело. Наверное все-таки Господь услышал молитвы и просьбы Ивана, но услышал их в каком-то неправильном виде. Скорее всего, Иван или не так молился, или подумал как-то не так, как следовало. Внезапно коляска как бы подскочила, ну, как будто подпрыгнула. Иван только и успел понять, что он уже не в коляске, а летит куда-то, ну а дальше, дальше наступили темнота и тишина…

«Это в честь чего же я так напился? – было первое, что пришло в Иванову голову. – Вроде бы и праздника никакого не было. Водички бы, а лучше кваску».

Он открыл глаза. Вот если бы Иван действительно был с похмелья, тогда бы точно удивился, потому что, даже не шевелясь, увидел, находится он не дома и не в какой-нибудь другой избе или в сарае, а неизвестно где, но он нисколько не удивился. Хотел было получше рассмотреть, где это он, да куда там! Голова совсем не шевелится и болит так, что спасу нет. А если не шевелясь, то видно – потолок побеленный, правда, давно, серый весь. Краем глаза кровати какие-то видно и еще то, что не один он здесь.

Иван хотел было встать, да куда там, как будто всего гвоздями прибили. Подняпрягся, все без толку, только боль во всем теле появилась, аж застонал.

– Смотри, жених очухался! – услышал Иван. – Живой?! – над ним склонилась рожа с всклокоченной бородой, причем, рожа незнакомая.