Роман Шмараков - Леокадия и другие новеллы

Своим благоденствием Жан мог бы наслаждаться долгое время, если бы прилагал усилия быть осторожным; но поскольку в проделках своих он не знал удержу, а непрестанные удачи довели его до безрассудства —

то наконец его и накрыли, как птичку, завязшую в смоле, в одной конюшне, где он выбирал себе хомут, в то время как дьявол, видимо, загляделся на кого-то другого из подопечных; а поскольку Жан и прежде был славен ревностью о добре своего ближнего, то судья ему

сиречь отправил его в петлю, наказав палачу совершить всё немедля. И вот Жан, стоя под виселицей, обращает жалостную мольбу к дьяволу, до которого пришла ему крайняя нужда, и наконец замечает своего приятеля замешавшимся среди толпы, собравшейся посмотреть на казнь: тот велит Жану быть храбрецом и дать себя вздернуть, а там он, дьявол, подставит ему плечи. Тут Жан ободрился и постарался, чтобы все было честь по чести: когда палач вывесил его, как рубаху на ветер, он поклонился публике и показал ей язык, как это заведено, и утих не сразу, но поболтал ногами, чтобы люди не думали, что зря приходили. Земляки его постояли немного и разошлись, и Жан с дьяволом остались вдвоем. И вот стоят они; на дворе с утра ударил мороз, а им даже переминаться с ноги на ногу нельзя. Дьявол, которому эта шутка давно прискучила и который считал, что сейчас самое время забрать Жана согласно договору и вернуться к себе домой, в тепло, спрашивает его, косясь через плечо:

– Скажи, куманек, что ты там видишь? Поведай мне в подробностях, ничего не упуская, – ведь вид у тебя там отменный, я полагаю.

В самом деле, с высоты Жан видел всю свою деревню, так ясно, как никогда прежде, и много всякого в ее окрестностях. Смотрит он, а из его дома выносят добро, а тот мужик, в чьей конюшне Жан был пойман, суетится и вопит больше всех, указывая на вещи, что ему принадлежали; и тут видит Жан, что выносят седло, купленное им на честные деньги, и мужик, схватив его в охапку, клянется всеми святыми, что и это его. Стало Жану так досадно – ведь седло было совсем новое и хорошей кожи – что он хотел, набрав побольше воздуха, обличить своего противника, да вовремя удержался: как ни жалко потерянного, а, когда шея в петле, новой тяжбы не заводят.

– Ничего, – отвечает он дьяволу.

Постояли они так еще немного; морозец прижимает, у обоих ноги мерзнут. Дьявол снова спрашивает:

– Ну а теперь что видишь? Расскажи мне, чтобы время шло веселее.

Жан смотрит и видит девицу, за которой он, пока счастье ему улыбалось, ухаживал; теперь эта девица стоит за сараем, где отишие от ветра, и соседский парень шепчет ей что-то на ухо и лезет рукой за пазуху, а она и не противится. Жан дернулся было, да так что ноги едва не соскользнули. Отдышался и:

– Ничего, – говорит опять.

Постояли еще таким манером. Дьявол в третий раз принимается:

– А теперь что?

Жан смотрит, а по деревне идут две старухи, только что глядевшие, как его вешали, и судачат о нем, каков он был при жизни и сколько всякого беспутства учинил: и вот слышит Жан, что-де куда ему до Жака-пономаря: тот и в плутнях был не в пример находчивее, и лицом пригож, и в петле выплясывал уж так затейливо. Тут сердце в нем загорелось, и он как закричит:

– Полно врать, мне ваш пономарь и в подметки не годится! Он, даром что грамотный, и за околицу ни разу в жизни не вышел, а меня сам епископ Орлеанский посадил на цепь, а Орлеан – он вон в какой дали!

Тут-то, когда принялся он указывать, где, по его разумению, был Орлеан, и весь потянулся в ту сторону, ноги его съехали с дьяволова плеча, и он повис в петле, как ему и было предписано.

Не успела его грешная плоть утихнуть на веревке, как душа прямиком угодила в преисподнюю, где он первым делом встретил своего старого знакомца, который теперь, отбросив притворства, предстал ему в истинном виде:

Без долгих слов дьявол отверз свою пасть, подхватил Жана и бросил себе в утробу, чтобы навеки там похоронить. Жан, однако же, завидев у него гнилой зуб:

ухватился за край дыры и повис там. Дьявол задрал голову и мотал ею, чтобы Жан быстрее проскользнул вглубь, тот же завяз в зубах, подобно воскресной говядине, и, глянув вниз, дьяволу в гортань, увидел, что там, на дне брюха, находится обширная область, не меньше хорошего графства, где собраны грешники с миру по нитке, а столицею у них – Содом, перенесенный сюда в целости, так что и солонка на столе не дрогнула, и что вся эта область забрана отменной стеной с семью воротами, по числу грехов, чтобы каждый входил туда своей дорогой; Жан увидел также, что тамошние люди, хоть и сделались все без исключения

однако предаются тем же делам, что и при жизни, как камень, что катится с горы: видел он, как одни занимаются рыбною ловлею в хмельных болотах —

а другие ставят мельницы и сукновальни на потоках того, что дьяволу довелось выпить, и дивно было смотреть, как мельничную плицу гонят струи аржантейского вина или лилльского пива; были там и такие, кто занимался ремеслом, кто к какому привык, а ежели из-за своего ремесла они и угодили сюда, то там были и судьи, которые судили их и отправляли правильным порядком на виселицу; были там и площади, где собирались богословы, чтобы спорить о простом и двойном предопределении, и монахи всех орденов, сходившиеся, чтобы устраивать процессии. И хотя там была непроглядная темнота, непрестанно шли зловонные дожди и разливались озера черной желчи и горящей серы, люди к этому притерпелись, а врачи, нотариусы и адвокаты так и вовсе процветали. Таким образом Жан висел над этой страной, болтая ногами, а пятки его задевали крылатые бесы, что летают над этими славными городами, набрасываясь то на одного греховодника, то на другого, как коршун на клушу; и вот он почувствовал, что руки его слабеют и он того гляди рухнет туда, в область проклятых, куда ему вовсе не хотелось. И хотя его душа и была