Алексей Розенберг - Куншт-камера. Зал второй

А Изольда Богдановна, мучительно стонала в уборной, и сквозь слезы пыталась сообразить, что пошло не так…

– Ох, Манька, че щас было!

– Чаго?

– Да Васька в кузьню прибег и к Грине-кузнецу целовкаться полез!

– Ох, шо делается-то! И шо Гриня?

– А шо Гриня? Сначала малость кувалду из рук выронил, ну а потом-то Ваське зубы-то пересчитал и в бочку с водой макать начал.

– Да ты шо!

– Ага! Одной рукой Ваську за ногу держит и в бочку, значить, макает. А другой рукой, как Васькино рыло из воды покажется, лупит по зубам!

– Ах ты ж госпади!

– Ага! А Гриня, значить, макает и приговаривает: шо ж ты, мол, черт плюгавый при людях миловаться лезешь? Уж прямо, дескать, и невтерпеж вечеру дождатьси? И хвать по зубам и снова, значить, в бочку…

Отправился как-то Семен Петрович на охоту, взявши вместо ружья обыкновенный зонтик. Собственно, Семен Петрович всегда ходил на охоту с зонтиком, видя в этом глубокий практический смысл.

Во-первых, охота с зонтиком представляла собой довольно необычный, но весьма действенный способ. Когда Семен Петрович выслеживал зверя, к примеру медведя или дикого кабана, то сначала он со всей дури лупил зонтиком по морде хищника, вводя того в оцепенение и шок, а затем извернувшись втыкал зонтик в пасть и раскрывал. Мощные пружины распрямлялись и рвали пасть зверя надвое, отчего бедолага немедленно издыхал.

Во-вторых, полученную добычу можно было легко транспортировать в этом же зонтике, таща его за собой.

В-третьих, размеры и крепость зонтика позволяли использовать его в качестве плавсредства, когда необходимо было перебраться через реку или пересечь озеро, сократив тем самым путь.

Ну и, наконец, в-четвертых, зонтик можно было использовать по его прямому назначению: прятаться от дождя и ненастья.

Так что, как видите, Семен Петрович вовсе не являлся идиотом, отправляясь на охоту с зонтиком вместо ружья.

«У меня зазвонил телефон…»

Корней Чуковский «Телефон»

Петр Михайлович сидел на кухне за столом и кушал грибной супчик, когда в комнате неожиданно зазвонил телефон. Поскольку телефона в доме отродясь не водилось, то Петр Михайлович изрядно удивился, и даже выронил ложку в тарелку, расплескав при этом довольно приличную толику супа.

– Хм… – пробормотал Петр Михайлович, перекрестился и зачем-то вытряс через левое плечо соль из солонки.

И как не странно звонки прекратились.

Петр Михайлович встал из-за стола и на цыпочках проследовал в комнату, после чего обошел всю квартиру – никакого телефонного аппарата нигде не было.

– Хм… – снова пробормотал Петр Михайлович, задумчиво почесал пузо и вернулся на кухню докушивать супчик.

Но не успел он съесть и пары ложек, как вновь раздался телефонный звонок.

– Хм!.. – более отчетливо пробормотал Петр Михайлович, стряхивая пролитый суп со штанов. – У соседей что ли?..

Однако по всему выходило, что соседи тут не причем, иначе для подобного эффекта им пришлось бы разобрать стену к Петру Михайловичу.

Петр Михайлович снова перекрестился и, убедившись, что солонка пуста, сыпанул через левое плечо перцу из перечницы.

В ответ телефонный звонок довольно явственно чихнул и затих.

Петр Михайлович вновь предпринял осторожный осмотр квартиры и, получив все тот же нулевой результат, задумчиво почесывая пузо, вернулся на кухню.

– Хм!!! – вскрикнул Петр Михайлович, обнаружив, что вместо тарелки с супчиком на столе стоит безупречно черный телефонный аппарат с никелированным номеронабирателем.

Мало отдавая себе отчета, Петр Михайлович подошел к телефону, снял трубку, поднес к уху и сказал «Алло!». И в ту же секунду аппарат обратился в тарелку грибного супчика, а телефонная трубка в ложку, так что теперь супчик оказался не только на столе и штанах Петра Михайлович, но и у него на голове, ухе и за шиворотом.

– Хм… – Петр Михайлович осторожно положил ложку в тарелку, задумчиво почесал пузо, затем вылил остатки супчика в кастрюлю, а кастрюлю опорожнил в уборную, после чего прилег на диван и стал размышлять, под каким бы благовидным предлогом отправить тещу обратно в Кологрив.

– Лидия Петровна, не желаете ли посетить со мной какую-нибудь ресторацию?

– Ах, Дмитрий Михайлович, ну вы же видите, что цвет моего лица сегодня слегка бледноват. А я не могу с таким лицом посещать рестораций. Это же очевидно!

– Хм, ну тогда, может, сходим на показ какой-нибудь фильмы? В темноте зала ваша бледность не будет столь заметна.

– Ах, Дмитрий Михайлович, довольно нехорошо с вашей стороны делать мне такие намеки. В любом случае и этот вариант исключается – вы же видите, что форма моей прически слегка скошена, что, конечно же, отразиться на моем силуэте в целом. Это же очевидно!

– Тогда я приглашаю вас ко мне на ужин. Я живу один, и ваша бледность и прическа не сделают меня несчастным.

– Ах, Дмитрий Михайлович, это конечно мило с вашей стороны, но вы же видите, что у меня не очень удачный маникюр, с которым просто не приемлемо ходить по гостям. Это же очевидно!

– Ну хорошо, Лидия Петровна, давайте тогда проведем этот вечер у вас. У меня как раз имеется бутылочка коллекционного вина.

– Ах, Дмитрий Михайлович, это конечно хорошо, что вы позаботились о напитках, но вы же видите, что у меня ресницы на одном глазу накрашены немного не равномерно? А я не могу с таким макияжем принимать гостей. Это же очевидно!

– Что же мне делать, Лидия Петровна? Когда же я буду иметь честь, наконец, провести с вами вечер?

– Ах, Дмитрий Михайлович, я, право, не могу вам ни чего обещать. Вы же видите, что я не могу встречаться с вами, когда у меня такие неприятности. Это же очевидно!

– Ну хорошо, Лидия Петровна. Я позвоню вам завтра. Надеюсь, что удача улыбнется мне. До свиданья!

– До свиданья, Дмитрий Михайлович. Все может быть – это же очевидно!

– А если я так? – Павел Семенович как следует разбежался с лестницы и, подпрыгнув, вдарился всем своим тщедушным весом о запертую дверь.

От такой силы удара дверь даже не дрогнула, тогда, как Павел Семенович рикошетом отлетел на приличное расстояние, и распластался на лестнице этажом ниже.

– Хм… – удрученно пробормотал Павел Семенович, почесывая разбитое в кровь лицо. – Как же так-то?

Он на четвереньках поднялся на свой этаж, подполз к двери, и тихонько стучась в нее лысой головой заскулил:

– Машенька, золотце моё, ну пусти меня грешного!

– Пшел вон, старый кобель! Убирайся! – раздался из-за двери истеричный женский голос.

– Но Машенька, но как же так? Это ведь я же! Твой медвежонок Павлушенька!