Ирина Зимина - Заметы на полях «Газеты»

Потом Серёжа рассказывал о друге-ювелире, о друге-издателе, о друге-актёре, о друге-предпринимателе и ещё многих-многих друзьях. Лида ела. Потом устала есть и вдруг заметила, что совсем не слушает Сергея. «Интересно, он что, так может бесконечно говорить?»

– Давайте потанцуем, Серёжа, – неожиданно для себя самой предложила Лида.

– Что?.. Я заговорил Вас совсем, милая Лидочка! Конечно, давайте танцевать! – и включил музыку.

Оказалось, что и в танцах Сергей – мастер, но Лида-то тоже не лыком шита, чай, не зря заканчивала она хореографическое отделение местного училища культуры у самого Дамбровского, полупомешанного мастера танца, очень похожего на Пьера Ришара внешним видом и даже манерами.

Танцевалось хорошо, но Лида ждала более конкретных знаков внимания.

Потом пили вино и разговаривали. Вернее, говорил снова Сергей, а Лида согласно кивала. Иногда ей удавалось вставить что-то вроде «Да что Вы!» или «Невероятно!», но потом и это вставить стало некуда. И вдруг Сергей предложил:

– А давайте, Лида, перейдем «на ты»!

– Конечно, давайте! Вернее, давай, – Лида была рада возможности сказать хоть что-то.

– Лида, ты такая чудесная! Я просто в восторге! С тобой так интересно! – восклицал Серёжа и говорил, говорил, говорил…

И Лида почувствовала, что смертельно устала. Нет, ей было очень приятно общество Сергея, но усталость за день и вино, и эти бесконечные, хотя и очень интересные, содержательные россказни… Лида устала.

– Знаешь, Серёжа, а ведь мне пора. Завтра на работу рано. Я пойду…

– Как? Но ведь ещё… – Сергей бросил взгляд на часы. – Ах, уже половина второго! Я провожу тебя, ладно?

– Конечно.

В прихожей потолкались, разыскивая сумки, ключи, перчатки, варежки.

– Всё было так мило, Серёженька, ты такой гостеприимный и внимательный, – Лида боролась со сном.

– Ты же придёшь ко мне ещё в гости, Лидочка? – Серёжа заглядывал Лиде глубоко в глаза.

Шли, спотыкаясь, по тёмным закоулкам. Серёжа держал Лиду за руку и что-то говорил о звёздах. Иногда он нежно пожимал Лидину руку, и Лида сонно сжимала ладонь Серёжи в ответ. У подъезда дома Лиды по улице Оптимистов, 79, стали прощаться.

– Это самый чудесный вечер в моей жизни! – восторженно говорил Сергей

– Да, было очень хорошо, – подавляла зевок Лида. – Спасибо тебе, Серёжа, за такой уютный, интересный вечер. До свидания.

Серёжа вдруг как-то не очень решительно обнял Лиду и поцеловал куда-то между ухом и носом. Лида проснулась и поцеловала Серёжу основательно и обстоятельно. Потом ещё недолго целовались и договаривались о встрече завтра у Лиды на работе в редакции.

Шёл домой Сережа и говорил вслух себе, бродячим удивленным собакам, домам-энтузиастам и полной, круглой, как поднос, луне:

– Это – она! Какая женщина! Ах, Лидочка… Какой вечер! Это – она… Я нашёл!

Лида тяжело поднялась на свой пятый этаж и, открывая дверь ключом, тревожно почувствовала подозрительную неустойчивость отремонтированного накануне каблука. Войдя в прихожую, она бросила ключи, сумочку и варежки на полочку под зеркалом и скинула сапожки. Так и есть! Каблук на левом сапоге качался!

Пришло утро. Бледное, как студент-ботаник, и неудовлетворённое, как восьмидесятилетняя девственница. У Анны громко заурчало в животе, и она открыла глаза. Её ждал еще один день страшных мучений, лишений и нервотрепки. Анна постилась…

Исключив из рациона мясное, Анна лишилась сна, спокойствия и смысла жизни. Отсутствие же этих трёх компонентов делало её жизнь и работу сущим мучением. Но работать было надо, и Анна с тихой ненавистью к миру, Вселенной и Галактике поплелась в ванную. Тёплый душ её разбудил и усилил аппетит. С трудом справляясь с джунглями на голове, Анна думала: «Господи, кто же всё это выдумал? Как же вот так без мяса столько времени? В конце концов, я с ума сойду…» Потом она ещё немного подумала нецензурно, пригладила двумя руками волосы и тяжело зашагала на кухню. Завтракать.

С отвращением проглатывая овсяную кашу без масла, Анна решила, что жизнь не удалась. Холодильник за спиной уютно кряхтел. Анна физически ощущала в его нутре большие куски розового замороженного мяса – свиного, говяжьего, куриного мяса, божественного вкуса мяса, которое сегодня, как и вчера, есть было нельзя. Пост. «Слово-то какое-то дурацкое. „Пост“. Стоит на посту какая-то сволочь и мясо есть не даёт! Прости, Господи, Иисусе Христе!»

Анна не была ярой христианкой. Более того, она вообще христианкой не была. Анна считала себя буддисткой, носила длинные чётки, читала мантры, разбиралась в благовониях и обязательно подносила первую рюмку водки всем своим богам. Иногда утром она об этом жестоко жалела. Впрочем, она бы и мясо подносила, но мясо сегодня есть было нельзя. Мысль эта верещала в голове сотрудницы «Газеты», как пила «Дружба» и мешала остальным мыслям добросовестно исполнять свои обязанности. Усмирив шевелюру на голове банданкой с осклабившимися черепами, Анна отправилась в редакцию.

В тесном троллейбусе щемились горожане. Кондукторша, с ненавистью глядя пассажирам в глаза, вежливо выпрашивала деньги. Многие давали. Анна закрыла глаза и постаралась сосредоточиться на работе. Получалось плохо. Смятение в мысли вносили возникающие сами по себе где-то в подсознании большие куски бифштекса, цыплята табака и «простые столовские котлеты» за 7—50. Анна отгоняла их, но мясные продукты, как назойливые осенние мухи, всё же витали, летали, кружили и даже, кажется, жужжали.

Новенький охранник на входе во Дворец спросил было у Анны пропуск, но вдруг ссутулился и осунулся под её взглядом.

– Я в «Газету». На работу, – сказала ему Анна басом, и рабочий день начался. Мысли о мясе чуть притупились, но не ушли совсем. Они выжидали момент.

Народ подтягивался. Уже прибежала Лидочка на качающемся каблучке, уже Зина с Тёмой и Арнольдом вернулись из курилки с традиционного ритуального утреннего перекура. Уже пришел даже корреспондент Павлик. Тот, что не фотограф. Он сидел за своим столом, тупо уставившись в книгу, и нервно барабанил пальцами по столу. Незажжённая сигарета «Бонд» свисала с его нижней губы.

Павлик не отличался умом и сообразительностью, хотя тщательно и скрывал это. На людях он напускал на себя угрюмый вид, всем говорил, что от дум о высоком у него бессонница, и периодически впадал в депрессию. Неглубокую. И ненастоящую. Сейчас ему нужно было сдать информацию о вчерашней пресс-конференции в мэрии. Но мысли оставили Павла, работа не шла и он нервничал, напуская на себя загадочный и угрюмый вид.

– Паша, не томи, сдавай информашку. Я газету рисую, – проговорила Зиночка, несколько посолив рану Павла.

– Угу, – ответил он, взял ручку и стал писать, продираясь сквозь шаблоны и штампы. Кто-то мурлыкал себе под нос: