Александр Вяземка - Товарищ Кот, английский жмот и человек-патефон, или Добро пожаловать в Велкомбританию

– Как, вы сказали, имя джентльмена, который должен позвонить? Куган?

– Точно. – Я поцеловал ее в лоб: я слышал, что поцелуи – весьма действенное средство для завоевания доверия. – Ты только бумажку эту не потеряй. И еще: купи, пожалуйста, пачку одноразовых бритвенных станков. Это дешевле, чем покупать каждый раз целый бритвенный набор. Так, кажется, ты для меня что-то испекла? Красавица моя!

Память – такая вещь, которая возвращается медленно. Не стоит ее торопить. Я ее и не торопил, появляясь дома только каждые три-четыре дня. К моему четвертому или пятому приезду мамина память полностью восстановилась.

– Вы кто? А, снова вы! – Она поприветствовала меня. – Куда вы запропастились, молодой человек? Я вас ждала вчера к ужину.

Мистер Куган так и не позвонил. И хотя я был полон решимости, порой меня одолевала тоска. В конце концов, разве русским было о чем беспокоиться? У них был кров над головой. У них не было недостатка в еде и развлечениях. Они не обременяли себя уборкой и мытьем посуды. Они просто сидели с утра до вечера в гостиной или на кухне, наблюдая за тем, как я готовлю и убираю. Племя бездельников младых, мне до сей поры незнакомое…

– Слышь, паука не дави, – обратился ко мне как-то утром Доля, лениво ворочая языком: они как раз сидели втроем вокруг кухонного стола, подпирая себе щеки кулаками. – А то денег не будет. Примета такая.

– Если не работать, денег действительно не будет, – заметил я. – Будут одни пауки. Если прятаться от работы, она тебя не найдет – она же не Судьба.

– О, кто, кто бы сделал за меня работу, за которую я получил бы деньги? – завыл Хиллтон, бросая призывные взгляды на Долю, Митина и меня.

Мне это все осточертело. Я причесал паука метлой, после чего он не вылезал из своего угла неделю, вместо того чтобы продолжать нахально прогуливаться по кухне, словно по променаду, и резко повернулся к товарищу Хиллтону, представив под его ясные очи ощетинившиеся прутья метлы и давая ему понять, что следующий в очереди на укладку – он, если только он не разживется здравым смыслом.

– Еда… закан… чивается… – проговорил я, пропуская каждый звук сквозь сомкнутые зубы.

– Что?! Мировые запасы еды заканчиваются?!

Взволнованный этим совершенно нелепым предположением, Хиллтон схватил полбатона хлеба и принялся намазывать на него полфунта масла.

– Не мировые. Только наши.

Мне пришлось отобрать у него хлеб и масло: с Хиллтоном часто случаются приступы безумия, и я боялся, как бы он случайно не покончил с собой, пытаясь разделаться за раз со всеми нашими съестными припасами.

– Может, тебе черного хлеба отрезать? – предложил я.

– Я черный не ем.

– Аристократ… – протянул я, занося нож над половинкой белого. – Горбушку или из середины?

– Я горбушки не ем.

– Беззубый аристократ… – заключил я, протягивая ему ломтик хлеба и кубик масла. – Не стану утверждать, что я отличаюсь излишней щедростью, когда речь заходит о деньгах… – сказал я, ожидая шквал заверений в обратном.

– Это ты точно подметил, – кивнул Хиллтон. – Еды у нас все меньше и меньше. Что стало с твоим гостеприимством, Притчард?

Из-за неуклюжести этого неблагодарного постояльца масло соскользнуло у него с ножа.

– Н-да… – Хилтон переводил взгляд с меня на масло и обратно. – Масло, отшвартовавшееся от бутерброда, всегда падает маслом вниз, знаете ли.

– Когда у нас не бывает ужина, – заметил я, убирая масленку на верхнюю полку кухонного шкафа, – все не так уж и плохо: нет необходимости мыть тарелки, знаете ли.

Хиллтон заерзал, с беспокойством наблюдая за тем, как я убираю масленку, и намеренно выронил свой хлеб со словами:

– Интересно, а вот если бутерброд не мазать маслом, будет ли на него действовать Закон бутерброда?

Я не знаю, замечали ли вы, но на свете, кажется, нет ни единой книги или фильма, в которых не описывались бы обед либо ужин или в которых еда хотя бы не упоминалась. Еда – крайне важная часть нашей жизни. Как можно было рассуждать о еде в столь циничной форме?

Несмотря на свои сорок два года, Хиллтон – лишь подросток, которому наплевать, что согласно Закону всемирного тяготения еда падает только на пол, пачкается, и ее приходится выбрасывать! Я прервал научный эксперимент подзатыльником и сделал объявление:

– У меня для вас новости: нам скоро вообще не на что будет жить.

Мне пришлось сказать им, что, внеся за них залог, я фактически стал банкротом. Услышав о залоге, Хиллтон бросился мне на шею, заверяя, что я буду для него другом до последнего моего дня на Земле. Реакция Митина была несколько иной. Он заверил меня, что день, когда я в следующий раз внесу за них залог, и станет последним моим днем на Земле. А вот реакция Доли была более чем странной: преисполненный восторга, он упал на колени и начал нюхать мои ноги! После чего, задрав голову к Митину, сказал:

– Не, не рыба.

Я сразу догадался, в чем дело: они разработали для себя какой-то кодовый язык. Ну что же, способные ребята… Но для меня это было скверной новостью: теперь мне следовало беспокоиться не только за них, но и, когда я с ними, за себя…

Нам, огнерыкающим тварям, уединение милее общества других существ. Поэтому всегда мы обитали в краях, где шум пустой большого мира нам неведом, в то время как людишки истребляли друг друга лишь по той единственной причине, что именно для этого, казалось им, они и рождены – причина веская вполне для сих существ неумных.

А убивают как они легко! Неведомы им совести мученья, коль чрез убийство добиваются они того, что жаждут. Всего превыше ценится людьми победа, поэтому всегда стараются они перескочить мучительный для них этап борьбы и прямиком бегут к трофею. Убийство же для них – не более чем инструментик рядовой в их арсенале средств победы. И личного здесь нету ничего.

Своей неотвратимостью, стремленьем добиться своего любой, пусть и ужасною, ценою напоминают люди дождь, остановить который невозможно. Он все равно прольется, будет лить, пока не вымочит насквозь вас, пока вы не познаете беспомощность свою – с водою биться бесполезно. Бежать и прятаться – вот выбор небольшой ваш. Подобно и с людьми. Не стоит заблуждаться, будто, расправившись с их частью, вам теперь покой предписан. Они – все те же капельки дождя: за первыми придут другие. Им несть числа, и будут прибывать они, пока вы не познаете беспомощность свою и униженье.

Само собой, что к крайностям таким, как убиенье, они прибегнут лишь, когда уверены, что с рук сойдет им это. Иначе ж в ход они пускают ухищренья. Простые, сложные, но низкие и недостойные, абсурдные и подлые. То будут ухищрения, уловки, увертки, жульничество, шельмовство.