Андрей Казаков - Вкус боли

Кофе с шоколадом, расслабляя дух,
говорить с собою заставляет вслух,
превращая мысли в тополиный пух.
И несет волнение на колесах вдаль,
шлейфом оставляя позади печаль.

Предметов множество
и звуки множатся,
и воздух разрежён
от их шагов.
Но вечно царствует
лишь теплота дыхания,
не оставляя за собой
навязчивых следов.

Стоит передо мною, возвышается,
прозрачностью кристалла обнажается,
лазурным малахитом освещается
легкоранимый, призрачно знакомый,
гранёный в вечность жизни мир!

Грохот гравия об визги металла.
Тянутся цепи из мозга костей.
На койке тюремной есть тоже свобода.
Только чуть меньше и чуть побольней.
И в жизни проезжей – повсюду решетки.
На них в зоопарке я тело давлю.
И так мне отрадно свой видеть прообраз,
что в пиве мороженку я утоплю.
А в реках кругом я сетей понаставил.
Себя окружаю флажками в лесу.
И все светофоры мне «красный» покажут,
а мент своим жезлом упрется в паху.
Шлагбаум на стекла налёг непосильно,
закрыв мне дорогу в надуманный рай.
В вагоне-купе я жую ностальгию,
в больничной палате пью слипшийся чай.
В коротком свидании наш час уже пробил
и дух расставания всегда нас венчал.

Из всех углов страшнее пятый.
В нем находИться тяжело.
Он нагноением чреватый-
там очень сыро и темно.
В мирУ известные четыре
угла,
как небо и земля.
Хождение по ним посильно
лишь сильным духом без ключа.
А пятый угол
между ними встроен.
Он днём, как жёлтая стена.
А ночью,
если спишь тревожно —
густая черная дыра.
В неё не надо опускаться.
А если уж попал туда —
то выгни спину дикой кошкой
и прыгай дальше —
в никуда.

Закрыв глаза, ваяю темноту.
И поднимаюсь в высоту
без вспышек звёзд, навязчивой луны,
забыв о том, где край земли,
пропитанный железом и людьми.
И в центре этой темноты
без шума, света и мольбЫ
рождаются мои стихи.

Музыка – поэзия на звуке,
летящая сквозь звёзды тьмы.
И каждый день во власть звучанья
мы всей душой погружены.
Но почему стихи – поэзия на слове —
под музыкальный гром не рождены?
Зачем терзает муза душу,
нас уводя куда-то вдаль,
и почему не растворяет
зловещий утренний туман?
Слова-стихи несут добро другое
и лишь понятны мне с тобой.
Они глубинны, хоть и многословны.
И словно серебристою водой
лицо умыть собой способны
в засушливый и пыльный зной.
Стихи тревогой взращенЫ,
чтоб правдой жил острог земли.
Ты их у сердца посели
и никогда не обмани.
И выживешь хоть в волчьей стае!
Вот малая судьбы награда-
затерянная в потайном кармане,
затёртая усталыми глазами,
осмысленная книжица любви.

Обнявшись с сединою на виске,
полнеет опыт жизни в рукаве;
ложится словом в белоснежную страницу.
Но я по-прежнему, как в юности, везде
ловлю еще одну не пойманную птицу.

Мы рождены, чтоб отразиться в мире зла
зеркальной друзой хрусталя,
морозностью космического неба,
огнём полночного костра,
бездонностью морской вселенной.
И каплею старинного вина
и веткою посаженного древа,
наивностью ребячьего лица,
оргазмом любящего тела.

Сквозь весенние слякоть и лужи,
и промозглость холодной ночИ
хороводы и песни заводят
ресторанные летние дни.
Нас влекут полотняными крышами
музы женской надрывной тоски.
И на белых полосках асфальта,
на зелёных квадратах травы
возвышается дерзко и рьяно
воздух пряной и пьяной любви.

День летний, мокрый и холодный
не славит честные труды.
Мои слова и мысли злы;
шипят водой в огне души.
В ответ лишь облако грозы
горою беспощадной тьмы
топорщится из-за спины.

Собака у дома,
девица свободна,
машина в газоне молчит.
Мой маленький дворик
шагами покоя
в горячее сердце стучит.
Он рядом со мною
в лихие невзгоды
и беды на бренном пути.
Он вынести мне
всегда помогает
и мусор с квартиры,
и сор из души.

Кура в пакете да суп-лапша,
в слабости света навыкат глаза,
полкой вагонною ноют бока —
жизнь междугородная.

Один в купе последнего вагона
и поезд мчит куда-то вдаль.
И лишь остались сзади, на перроне
следы души, как утренний туман.
Я понимаю солнце, лес и горы —
под ними я на ноги встал.
Но мир мозгов, костей и крови
живым под землю закопал.
Хочу летать без парашюта;
хочу нырять с отвесных скал.
Ищу любовь с огнём без дыма.
Иду на выстрел.
Наповал.

Головой богини мне дарует силы
меж моих коленей тёплая губа.
Волосы обвИли и забыть просили
линии машины и упор руля.
Взгляд потусторонний на сукно дороги,
лАскаю прикрыты тёмные глаза.
В зеркало дверное бьётся из свободы
алая, лучистая, закатная заря.
А передо мною бушует вне закона
самая прекрасная стихия розы рта!
И вызывает жизнью возмущеньем
разливы белых рек из корня живота.

Ноги – циркули в узорах,
руки – маятник часов,
дырки глаз с воздушным взором,
равноплечие тел-весов
сплошь растут людским забором
в дымном пекле городов.

Отец родной! Кого ты наплодил?
И сколько стоило тебе душевных сил
родить того, кто бродит с болью
и с водкой даже на руле?
А если любит – то до гроба
и нету равных на земле!