Андрей Абинский - На флоте бабочек не ловят. Морские рассказы

© Андрей Степанович Абинский, 2016

ISBN 978-5-4483-2507-6

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Недавно я приобрёл в Сараголе дачный участок. Шесть соток каменистой земли с ветхой хибарой под грушевым деревом. Бывшая его хозяйка, бабушка Дарья Филипповна, сказала:

– Дом хороший, крепкий, только половицами шибко скрипит и крышей течёт.

– Всегда течёт?

– Нет, только когда дождь…

Вступив во владение, я первым делом взобрался на чердак. По дороге спугнул какую-то птицу. Ржавая крыша светилась звёздами многочисленных дыр. Лучи солнца пронзали железную кровлю и падали на пол золотыми брызгами. На гвоздях, висели дубовые веники с ломкими жестяными листьями. Под ними спрятался тяжёлый деревянный сундук.

В романах пишут: «С замиранием сердца он откинул дубовую крышку и…» Сокровищ там не было. Поверх бытового хлама я обнаружил жёлтую картонную папку, а в ней – общую тетрадь, исписанную до последней страницы.

На другой день я позвонил Дарье Филипповне. Сказал про тетрадь.

– На что она мне? – ответила старушка. – Это Андрей, племяш мой, в тетрадке что-то придумывал. Он, вот уж год, как в Австралию уехал. Дела у него там…

Два листа рукописи были безнадёжно испорчены влагой, поэтому повествование начинается так: «… июня я закончил обучение в мореходной школе и сразу стал взрослым…».

Далее, под детскими рисунками чаек и разлапистых якорей, мне удалось разобрать название первой истории.

На каждом судне, как и в любой деревне, есть дурачок, гулящая женщина и горький пьяница. На каботажном пароходе «Ярославль» горьким пьяницей был котельный машинист Боря Усачёв.

– Водка – это зло, – обращался он к собственному отражению в зеркале. – Её надо уничтожать!

Уничтожением зловредного зелья Усачев занимался в одиночестве, без закуски и до победного конца.

– Мы норму знаем, – говорил он. – Как нету, так хватит!

Запасов надолго не хватало и кочегар переходил к резервным источникам – употреблял одеколон, лосьон «после бритья» или настойку боярышника. У моряков из кают стали исчезать «Шипр», «Тройной», «Красная Москва» и даже, купленные за валюту, дорогие «Шанели» всех номеров. Свои трофеи Боря называл «коньяк с резьбой». За глаза Усачёва называли «флакушечником», в кражах подозревали, но поймать за руку не удалось никому.

– Выпил я один раз в жизни, – говорил Борис. – Остальные разы – опохмелялся.

Расхожая истина о том, что машина любит ласку, чистоту и смазку, была недоступна Усачёву. Он враждовал с каждым агрегатом и трусливо ждал подвоха от любого механизма. Этот сволочной насос катал водяной балласт в топливный танк, подлые маслёнки текли ему в рукава, а когда стрелка манометра завернула на второй круг, Боря окончательно потерял веру в себя и начал подозревать присутствие в машине неведомой злой силы. Редкая вахта Усачёва заканчивалась без происшествий. Третий механик из-за этого стал нервным и не раз просил деда перевести Усачёва в рабочую команду.

– Что-то мне на вахте не спалось, – любил приговаривать кочегар, однако и тут сильно лукавил.

Боря спал на вахте. Он умел спать стоя. В зубах – папироска, в руках, перед носом, зажат спичечный коробок. Услышав посторонний звук, Усачёв мгновенно включал сознание и чиркал спичкой. Реакция, отработанная годами, не подводила его никогда. Но, как говорится, сколько веревочке не виться, конец будет.

Раскусил этот фокус старший механик. В годы войны он командовал взводом разведки. Старлей Догонашев не один раз скрытно проникал в логово врага, и столько же раз возвращался обратно. Боевой опыт пригодился. Дед незаметно привёл в кочегарку целый взвод машинистов.

Они застали вполне мирный пейзаж. Под раструбом вентилятора застыл Боря Усачёв. Он изображал скульптуру Гэсси Джека, известного алкаша в Канадском порту Ванкувер. Наш Джек был такой же помятый, но с «беломориной» во рту, и без шляпы.

– Картина Репина «Не ждали», – сказал Паша Сенчихин, ловко связывая сыромятные шнурки на ботинках кочегара. Усачёв даже не пошевелился.

Машина мирно вздыхала. Тихо гудел вентилятор-ветрогон. Быстро закипал старший механик Догонашев. Сначала у него покраснели уши, потом щёки и, наконец, биллиардная лысина. Потом дед взорвался:

– Дрыхнешь, баран!

Усачёв и бровью не повел. Он чиркнул спичкой, прикурил папиросу и только после этого открыл глаза:

– Вы чего, тут… все?

Стармех в ярости треснул кулаком по манометру:

– Я тибе парья велел держать сколька?! А у тибя, Усссачёв, сколька?! – и без размаха, тычком, двинул его в плечо.

Сдвуноженный Усачев рухнул на пятую точку и завалился набок. Вид у него был жалкий.

– Прикинулся ветошью, – сказал Паша Сенчихин и угодливо пнул кочегара в матросский ботинок. – Куда его?

– Чего куда? В топку его. В топку! Еще один Лазо будет! – бушевал стармех и обернулся к остальным: – Шевелись, лишенцы, равняй пар! Вперёд, жопкачками!

Самое страшное ругательство у Догонашева было – «баран». Что такое «жопкачками» – не знал никто.

Когда суета улеглась, в углу обнаружили только стоптанные башмаки, покинутые хозяином. Вид у них был печальный. Сам Усачёв испарился.

На производственном совещании Усачёв прилюдно покаялся и был наказан – оставлен «без оценки». Моряки его простили, с кем не бывает? Перед этим у Бориса состоялся мужской разговор со старшим механиком:

– Вот тибе мое последнее китайское предупреждение, – Догонашев поднес тяжелый кулак к носу кочегара. – Чуешь, чем пахнет?!

Окончательно убедило стармеха детское обещание опального кочегара:

– Я больше не буду…

Петух появился на судне раньше Усачева. Банальная фраза – судьбе было угодно, чтобы они встретились.

Крошечного цыплёнка принесла в картонной коробке буфетчица, Нина Петровна.

– Он такой славный, пушистый, – умилялась она. – Не удержалась, купила на рынке, за рубль всего. Будет у меня своя курочка-несушка!

Нина кормила питомца рубленым яичным желтком и ласково называла «моя Пусичка». Пусичка росла, как на дрожжах и скоро превратилась в голенастого монстра, очень похожего на страуса. Потом Пусичка закукарекала.

Это не огорчило Нину Петровну, потому что к этому времени она уже списалась на берег и даже вышла замуж. Пусичку поселили в чекерской, отгородив ему приличный угол рыбацкой сетью. Там у петуха окончательно испортился характер. Из-за смены часовых поясов Пуся утратил ориентацию во времени. Орал свое кукареку по ночам и яростно топтал круглую железную миску.