Анатолий Шерстобитов - РАЙгрАД

Мужики переглядывались, пожимали плечами, да нет, мол, ничего такого не примечали.

– Ещё ведь хотел, дурак, на своей машине поехать, так нет, уговори-иили…

– Так заяви, Вася, пока не поздно, – чрезмерно участливо посоветовал Куян, то и дело прикашливая.

– Да несподручно, дядь Миш, побаиваюсь, у меня там кое-что без бумажек, за наличный магарыч. И ведь как знали сволоты, что брать, как навёл кто знающий. Йэ-эх, узнать бы кто, – он мечтательно осмотрел кулачище.

– Чегой-то у двора Володьки Салашного суета нехорошая, – сказал дед Мокей, вглядываясь из-под ладони вдоль улицы.

Владимира Салашного, мужика лет шестидесяти, только что вынули из петли, уже остывшего. Прощальная записка гласила: «Пракленаю пазарившихся на моё добро не бывать вам от него добру». И подпись – «В. Салашный в полной ясности ума и разумности». В предбаннике же был разворочен пол и вырыта яма метра на полтора глубиной.

– Знавал я его папашку, хорошо знавал, – чиркал клюкой дед задумчиво, – в карателях у Колчака хаживал, липучие у него ручки были, ох и липучие, не к ночи покойничек был помянут, царствие ему небесное. Привёз, видно, с того промысла кое-что, он ведь и раньше в хозяйственных ходил – воз рассыпал, два согрёб – привёз, да видно в дело запустить добро так и не удалось, окорот как раз дала советка. Ну а сынку, видать, завещал.

– Завеща-ал, – хмыкнул Чеботарёв, – не помнишь, что ли, Мокей Михалыч, как он загнулся-то, папашка Володькин, будто бы отравился самолично, а не помнишь, как они до этого полосовались промеж себя каждодневно? Тогда, по естеству вещей, спрашивается, а самолично, в охотку ли выпил родитель тех гербицидов?

– Чего гадать-то, Васенька, – поправил дед свою казацкую фуражку всё также задумчиво, – бог им судья, нынче свидятся, разберутся, то ли делили. Да-а, верно сказывают, что добро такое, на хапок, никому ещё спать спокойно не давало…

Куян сумел наконец овладеть вниманием и обсказал суть нынешнего события.

– Ка-ак?! Да какое же они, сволоты, имели право? – бурно запротестовал Василий. – Где же тайна вклада? Чёрт знает что, какая-то порнография мозгов, обобрали и ваших нет! – Он с видом обиженного, обманутого ребёнка осмотрел ссадину на кулаке.

– Не застёгнутый ладом карман пока у государства, – вздохнул дед, – не все от соблазну смогут удержаться, тут на совесть надеяться не годится, страхом надо брать, руки отсекать, лбы клеймить калёным железом, карать всех виноватых без оглядок на сословья, а то у нас пока больше бьют за пятак, за червонец же больше чествуют…

Мужики, заинтересованно улыбаясь, разошлись по домам и вскоре вернулись.

– Дрель у меня была малооборотистая – силища, – сообщил один с улыбкой, – за литрушку красного у одного алика выменял, знал, конечно, что краденая, но вещица, скажу вам, у-уумм, цены нет, я от неё привод сделал к станочку токарному, самоделковому, шлифкружочки сменные наделал…

– Ну, и где ж она, бесценная? – ухмыльнулся Куян.

– Нетути, откуда, стал-быть, пришла, туда и ушла.

– А у меня баня разделась изнутри, – сказал другой, цинком была обшитая, с завода хитил, таскал в сумке с полгода обрезки… Дощечек ещё буковых натаскал, дурь дубовая, таким же макаром, на разжижку угля…

– Ну не сволоты ли?! – снова плюхнулся на лавочку Чеботарёв. – И заначку ведь самую-самую, в самом укромном месте подчистили! – Он поскрипывал зубами и стискивал до побеления кулачищи. – Походить бы колуном по этим башкам, слишком уж разумным, ведь грабёж средь бела дня, все труды насмарку.

– Пред бабой-то повинись, – посоветовал Куян, – неувязочка, мол, дорогуля, вгорячах…

– А-аа, да она у меня суворовка ещё та, привычная, эт-ей витамином… Ничего-оо, будет и на нашей улице праздник, – рассеянно заглядевшись вдаль, Василий вынул бутылку «экстры», что смотрелась малым пузырьком в его лапище, взболтнул для пузырчатости, скусил пробку и опорожнил. Потом завёл глаза в небо и зашевелил губами, изредка проговаривая вслух какие-то числа.

– Невелики страдания-то, – дед Мокей поудобнее уложил на клюку свои тёмные, громоздкие, так всласть поработавшие руки и тоже отрешенно засмотрелся вдоль родной улицы, – невелики… Раньше, казачки бы за это ещё и принародно с сотенку шомполов ввалили. Молодцы эти учёные люди, головастые ребятки, хоть чуток, а растормошили народ, ведь хорошая это штука знать, что порубщик у пня будет непременно отловлен, глядишь, авось и пособят свернуть наше выморочное время в нужную колею, может так и перестанем помаленьку выдавать-то за мех козьи рога.

– А по мне, батя, так это всё на один день высверк, – мрачно сказал Никифор, – вот увидите, опамятуется со дня на день заглавная плутократия, те, кто нормального плута выше на два фута, опамятуется да и удавит играючи все эти потуги честных людей, удавит, помяните моё слово, свои мозги просветить никто из них не позволит.

– Ну, не скажи, – усомнился Куян, – так уж прям и играючи, на попятную уже никак нельзя, ужель кто осмелится, распред-их мазь…

– Семьсот сорок! – простонал Чеботарёв.

Вечером Куян снова наведался в «умный квадрат», вопросики кой-какие томили. Пеонов же предложил партийку в шашки, а видя его состояние чуток набекрень, предложил граммулек полста спиртику и давай пытать касательно настроения сограждан. Про уцелевший тайничок пояснил – хищение не произошло, ведь была лишь перетечка ценностей с места на место внутри государства, меж его предприятиями. Развеселился рассказу о подслушанной беседе Нюськи с домушником и пристал зараза репьём, обсказать ещё раз, как он, Куян, способствовал задержанию диверсанта, на этот раз самого всамделишного. Настрой почесать язык был, и он кобениться не стал, да и лестно, как там ни крути, хоть маленький, а подвиг во имя общественности.

В то памятное утро Куян наш возвращался от свояка, из многоэтажек в родную станицу, что давно микрорайон «Полтавка». У свояка он засиделся за чаркой, ну и заночевал. Пересекая центральную площадь с типовым памятником, где так много контор и культурных учреждений, он приметил фигуру человека, что-то уж очень продолжительно склонившегося над урной. Бесшумно подойдя со спины, пыжась от смеха, Куян как можно вежливее спросил, не брильянт ли случаем туда сронил товарищ. Незнакомец же почему-то испуганно метнулся прочь, но поскользнулся на арбузной корке и упал, да неловко так упал, аж вскрикнул от боли. Однако тут же, постанывая, поднялся и принял зачем-то оборонительную позу – низко пригнулся и руки-ноги расшиперил.

Куян уже совсем безудержно разулыбался и, подступая к нему тихохонько, как можно приветливее стал советовать ему успокоится, определив умственно, что парнишка спозоранку хватил лишку и с кем-то его попутал. И тогда незнакомец с леденящим душу воплем, так сходным с ишачиным в их брачную пору, скакнул ему навстречу, прыгнул, метя башмачищем в лицо, но снова оскользнулся, то ли на огрызке яблока, то ли на картофельном очистке и грянулся затылком об асфальт. Уже беспамятного отволок его Куян на вокзал, в линейный отдел милиции, благо это было недалеко, метров за сто от места их встречи. Примчалась «скорая». Когда незнакомец очнулся от нашатыря и увидел вкруг себя мужественные лица милиционеров, то враз заплакал и раскололся. Оказывается, это был печально известный террорист Ваньо Лаптиман, чьи грязные следы ещё в Гватемале так широко осветила мировая пресса. Сюда же он явился, обольстясь крупнейшим кушем от спецслужб за акцию вывода из строя крупнейшего железнодорожного узла на подъезде к Магнитке. За полчаса до встречи с Куяном Лаптиман прибыл на станцию в грузовом полувагоне, тщательно закопавшись в щебёнку. Цель же зловещего визита – проверка взрывного устройства, уложенного с месяц назад в урну и срабатывающего от ничтожного тепла того же окурка или остывающей спички. Мощности заряда достало бы смести с лица земли все промышленные и жилые постройки в радиусе двух километров. И вот досадная для него осечка – даже косвенных пособников террористу средь горожан-патриотов не сыскалось, не на тех ставил подонок.