Анатолий Шерстобитов - Ссан-ПИВОБУРГ

А кучера Мокея оставили даже в своем дому, какие казаки понастроили себе крепкие, добротные. Они и до перестройки дожили под вывесками всех основных казенных помещений в Райграде, многие успешно приватизированы и обратились в бойкие лавки, но никому из потомков владельцев даже в голову не приходит подать голос в защиту собственных прав. Хотя можно. Не надо, в крови у них датчик есть неусыпный, дедами взращенный, кто диктует, не высовывайся, придурок, подравняют, изотрут в пыль, с жерновов упомянутых еще досе, мол, наша костная мука не выветрилась. Так и косят посильно, если умишком чуток подхарчились, под дурачков и кучеров, кем вовремя деды не прикинулись, к обочине жмутся, а мимо экипажи один роскошнее другого, быстрые-быстрые, в галоп, в галоп, глаз не успевает фиксировать. А жернова, знай себе, поскрипывают неустанно, работы у них всегда невпроворот.

Куян доложил деду Мокею обстановку с пивоконверсией.

– Знатный заворот, – кхекал старик, чиркая на земле клюкой ему одному понятные знаки, – оно всегда так было, кто проворнее, тот и довольнее. Мягко уж очень стелют ребятки, а ведь они из тех, кто топора на свои руки не уронит. Опять торопышность в себе обнаруживаем, судороги, разве так обстоятельность в деле придет, в рывках да шараханиях нет места крепкому обмозгованию. Снова мы рябее суслика, голосистее сверчка, а в карман хвать, там опять в горсти дыра. Все мы ждем чужую догадку, а с нею денег кадку. Торопышность, на мое разумение, ребятки, уловка лукавых да скудоумных, пока они мельтешат, их не разглядишь, шум, гам, тарарам. А ухвати его за шкварник, останови для пристального рассмотрения, и ахнешь, и этот нетопырь нас в узде водит?! Сколь времен да царей с их свитами на Руси не меняется, а самый наисвятейший промысел остается прежним – дери с народа три шкуры, да распинай погромче, что четвертую не дает.

Метров за шестьдесят от дома Ванька как всегда встретил Рома, кот трехшерстного полосатого окраса, взбежал по спущенной руке, стал прохаживаться с плеча на плечо, щекоча мехом щеки, ноготками покалывал умеренно, что выпускались по блаженству. Во дворе заскакал Буян, взбрехивая и прискуливая, в предвкушении прогулки. Мать, выставляя ужин, упрекнула за позднюю явку. Прибежал дружок, Данилка, соседский мальчишка, отрапортовал об исполненном задании. Ванек доверял ему довольно часто изготовление приветственных адресов, портретов, макетов печатей-штампов… Укажет вариант текстовой части, вид рамки-виньетки, и Данилка играючи монтирует-ретуширует на компьютере нужное, делает распечатку на принтере, ламинирует-фольгирует картинку. Восторгу мальчишки нет границ, мало кто из его сверстников в двенадцать лет к столь серьезному делу прислонился, к тому же Ванек под эту сурдинку подсовывал ему обновки за помощь, то кроссовки, то курточку, следил, что из гардероба пацанчика совсем уж ветшало, подкармливал регулярно, ибо Данилка безотцовщина, в семье уже пятый, а мама все серьезнее и серьезнее пьет, не до воспитания. Пятерых же нарожала с расчетом на хорошее соцпособие, какое исправно получала и пропивала.

Во дворе у Шпура баскетбольный щит, побросали мяч с Данилкой немного и пошли за компьютер, работы всегда хватало. Буян притявкивал обиженно, прогулка явно отменялась.

Ванек усадил за компьютер Данилку, подкопились заказы, тот стал сканировать и ретушировать фотографии, большей частью, старые и потрескавшиеся, маленькие, нечеткие, работу в графическом редакторе «Фотошоп» он освоил весьма прилично, точки, царапины удалял умело, усиливал контрастность, выделял-прорисовывал кое-какие детали. Увеличенные, тонированные или переведённые в полный цвет портреты, заключенные в рамки, приносили уже третий год стабильный неплохой приработок.

Сам Ванек уселся за прослушивание диктофонных кассет Бармена Мини Хаузина, черновую запись на бумагу. Затем он окончательно отшлифовывал записанное при наборе в компьютер. В деловой тишине они могли сидеть с Данилкой часами, каждый упоенно занимался своим делом, не мешал друг другу.

В другой комнате чуть громче обычного звучало радио, отвлекало, и Ванек пошел выключить его, но не выключил, ахнул и заслушался отрешенно.

Влюбился он в эту песню уже давно, незатейливую с виду, но от какой почему-то покрывался ознобом и подмокал глазами. «Виии-итенька, мой милый Витенька…», пела припев Оксана Бабаян, и сердце его сладко подплывало… эта интонация – меткий нож, какой вскрывал неотразимо капсулу в далеком углу его души, спекшийся комок несостоявшегося, ампутированного, вырванного с корнем. «Ви-итенька!», слышал он уже лет шесть, где-то раз в год, случайно, и одинаково стискивал зубы и прятал мокреющие глаза, если на людях. «Ва-аанечка, мой милый Ванечка…» – да-а, было это и у него, это запредельно сладкое, взаимное, но почему-то корявое и рваное, импульсивное, быстротечное, ненормальное, больше болезное.

«Ви-иитенька…», зовет теперь она, частица его души, из быстро отдаляющегося прошлого голосом певицы, и он все также отзывается безоглядно, моментально, весь до молекулы навстречу сверхжеланному зову, но спохватывается и грустно поглаживает вмиг засаднившее сердце. Что, милая? Куда зовешь? Мы никуда и никогда друг от друга не уходили и не уйдем, хоть и возомнили по человеческой глупости, что телесное забвение определяет духовное. Мы вместе даже против своей жалкой воли, вместе, в драгоценной клетке какую нам так щедро подарил Всемогущий.

А может этот ход и есть самый лучший, по его же воле. В этой клетке мы все также радуем глаза друг другу вечной молодостью и нетленной искренней нежностью. Года тут стали неподвластны. Изредка ты приходишь во сне, кой-когда окликнешь из этой вот песни чужим именем, из конспирации, чтоб не навредить. Нам хватит и этого. Напоминания, что это было, есть и будет. И, слава Богу!

Ванек выключил радио и, усаживаясь за стол, покосился на Данилку, тот отрешенно сопел, старательно возя мышкой по коврику. Ничего не заметил, не заподозрил его в слабости, и отлично. Перед тем, как жена уехала с сыном, ему приснился дикий сон, по всему, вещий, который по сей день четко, неотвязно стоит у него перед глазами. Будто шел он вместе со своей крохой по зимнему Райграду, прогуливались с ним праздно, весело болтали, радовались солнышку, чистоте снега и легкому морозцу. Расшалились, и Ванек стал кружить сынулю вкруг себя, карусель делал к его неописуемому восторгу. И вдруг, он оскользнулся и в падении разжал руки и… о, Господи! Ванек отвернулся от Данилки, ибо глаза застлали слезы, а под сердце всплыла мрачная и тоскливая туча. При взгляде со стороны в тот чудовищный миг, он, как и все, видел, как зашвырнул сына с обочины на середину проезжей части дороги, под мчащийся навстречу автобус, зашвырнул, а сам отлетел в противоположную сторону. Всемогущий пощадил его, и сон прервался именно этим мигом, его воплем отчаяния и боли, не показал того, чего он бы вообще не выдержал.