Игорь Маранин - Отдать швартовы. Рассказы с улыбкой

– Свят, свят, свят! – в ужасе перекрестилась женщина и, подхватив сумку, бросилась к выходу.

Но не успела добежать до двери, как услышала за спиной хриплый голос.

– Стой, стерва! – сердито сказал повешенный. – А ну положь, где взяла!

Стерва резко остановилась и, не смея повернуть головы, попятилась назад. Шаг, второй, третий… Она двигалась как сомнамбула задом наперёд, пока нога её не потеряла под собой опору, и женщина не рухнула с громким воплем в открытый подпол.

Старуха всё не шла и не шла. Слабые руки старика не в силах были подтянуться и освободить себя. Он то громко звал на помощь, то ругался с соседкой, то тихо матерился, болтаясь из стороны в сторону.

Вернулся с улицы кот, заглянул в открытый подпол, затем обнюхал стариковские ноги, висящие над головой и, убедившись, что в доме с его кошачьей точки зрения всё в порядке, жадно набросился на беспризорное мясо. Спустя целую вечность после очередных воплей послышались шаги и в дом вошел… участковый. В отличие от коренных жителей Нахаловки, привыкших к громким скандалам и разного рода воплям, ему по штату было положено ими интересоваться.

Увидев подвешенного к потолку хозяина, вошедший оторопел.

– Сними! – взмолился старик.

Милиционер заглянул в подпол и обнаружил там женщину сорока с небольшим лет со сломанной ногой. После чего сообщил, что он по этому поводу думает, подробно остановившись на генеалогическом древе старика. Но нож со стола всё-таки взял, табурет поставил и полез обрезать верёвку. Едва это ему удалось, как…

…обессиливший старик рухнул участковому на плечи, а оба они – с опрокинувшегося табурета прямиком в злосчастный подпол…

Хлипкая лестница, соединявшая глубокий погреб с домом под тяжестью двух тел, разлетелась в разные стороны. Один из обломков угодил в лоб соседке, отправив её в нокаут.

Когда она очнулась, то обнаружила рядом двух мужчин в недееспособном состоянии. Старик сломал руку, участковый – пару рёбер. Наверху по периметру лаза прохаживался разбуженный кот и что-то недовольно мурлыкал….

…Прошло восемь месяцев и один суд. Старик получил два года условно от государства и двадцать пять рублей от плачущей жены. Она боялась тюрьмы и теперь готова была на финансовые жертвы. Деньги пропили втроём – с участковым и сторожем лодочной базы. Участковый чуть не утонул в Оби и утверждал, что видел под водой свиную морду. Ему, конечно, никто не поверил.

Сама усопшая свинья с каждым месяцем становится всё смелее и смелее. В пасмурные дни она поднимается до самых облаков и путешествует вместе с ними над Нахаловкой. Но дальше улетать пока опасается, возвращаясь на ночь в родной двор. Она часто размышляет, как прекрасен и удивителен этот мир по сравнению с тёмной и грязной сарайкой, в которой провела свою жизнь.

Дядю Костю я запомнил высоким нескладным добряком с большой и немного виноватой улыбкой на лице. Есть такие люди, которые боятся доставить неудобство одним своим присутствием. Они искренне переживают, что подставили ногу под чей-нибудь каблук или неудачно стали у обочины, так что машина вынуждена была окатить их грязью из лужи. Они – те самые гвозди, которые Бог вбивает молотком в наш мир, когда мир начинает в очередной раз трещать и разваливаться. Дядю Костю Бог вбил в металлургический завод, прямо в доменную печь. Ничем в своей жизни: ни работой, ни внешностью, ни судьбой, ни временем появления на свет сибирский мастер по ремонту доменных печей не напоминал французского повара Люсьена Оливье, чьё имя благодарные потомки присвоили новогоднему салату. Тем не менее, было в их судьбах обстоятельство, сроднившее этих непохожих людей: оба унесли тайну кулинарных рецептов с собой в могилу. Люсьен Оливье – салата, а дядя Костя – сибирского лесного чая. Говорят, что повару-гастарбайтеру Люсьену сулили в России большие деньги за его секрет. Дяде Косте тоже предлагали двести восточных марок! Но оба они ответили отказом. Помощники Оливье воскресили его блюдо, потому что знали ингредиенты – им оставалось только экспериментировать. Ингредиенты чая дяди Кости стали известны мне недавно, и сейчас я расскажу вам о них, а вы уж экспериментируйте сами.

Жил-да-был в середине шестидесятых годов молодой человек по имени Яша.

– Я работаю во сне, – говорил Яша. – И получаю за свои сны деньги. Учитесь, молодёжь.

Он действительно работал во сне, раз в трое суток, сторожем на овощебазе. Когда на исходе лета он просыпался в конце рабочего и начале светового дня, то открывал окно и в помещение на окраине города вплывал мягкий августовский туман. Стояла такая тишина, что казалось задремал сам Всевышний… Яша поудобнее устраивался с кружкой горячего чая за столом и писал письма. По национальности он был немцем и переписывался с гражданами дружественной Германской Демократической республики. Словно Толстой «Войну и мир», он переписывал письма по восемь раз, поправляя каждый умляут над головами немецких букв. Если бы проводился чемпионат по художественной переписке, то Яша победил бы за явным преимуществом. Ни сочинения зачинателя жанра Эпикура, прославившегося посланиями к Менекею, ни одно из шестидесяти пяти писем Джонатана Свифта к Эстер Джонсон, ни карамзинские «Письма русского путешественника» не годились творениям безвестного миру сторожа овощебазы даже в постскриптумы. Образы в его посланиях получались выпуклыми и объёмными, как в 3D-кино. И когда немцы читали эти послания в своих чистеньких игрушечных домиках, то над клеточками листов, вырванных из тетради, вырастали корабельные сосны, пробивая верхушками потолки комнат, в синих волнах чернил, вытекших ровной строкой из перьевой ручки, плескались осетры и стерлядь, а на мягких сгибах страниц спали утомлённые кострами и походами туристы-таёжники. Язык Яши был сочным, литературным, на таком в Германии последний раз разговаривал Гёте, и потому у немцев от восторга округлялись глаза. Они решили ехать в Сибирь.

Узнав об этом, Яша пришёл в ужас. За свои тридцать с небольшим лет за городом он бывал три или четыре раза, когда филфак института вывозили на сбор турнепса. Он даже в армии не служил из-за своих минус восьми диоптрий и толстых круглых стёкол, закрывших глаза ещё в пятом классе. Корабельную сосну он в последний раз видел на пятьдесят второй странице приключенческого романа. Пухленький как колобок, в узких светлых брючках, с галстуком, стекающим на круглый животик по разноцветью луга-рубашки, с пышной шевелюрой кудрявых волос и квадратными очками в роговой оправе, закрывающими половину лица – все свои письма про походы в тайгу он просто выдумывал. Но у Яши были друзья, а среди друзей – мастер по ремонту доменных печей Константин и обладатель моторной лодки рыбак Григорий.