Игорь Маранин - Отдать швартовы. Рассказы с улыбкой

Было мне лет восемь или девять, и жили мы тогда рядом с аэропортом Толмачево в тридцати километрах от Новосибирска. Посёлок Гражданского Воздушного Флота: трёх-четырёхэтажные кирпичные дома, магазин, почта, детсад, школа, дом культуры… Я до сих пор изредка гуляю по тем улочкам в своих снах. И посёлок представляется мне огромным – таким же, каким казался маленькому мальчику сорок лет назад.

Родители мои к Гражданскому Воздушному Флоту отношения не имели, и на работу ездили в город – с железнодорожной станции, расположенной в десяти минутах ходьбы от дома. Картошку они сажали вместе со своими рабочими коллективами, то есть за тридевять земель по другую сторону Новосибирска. Неудобно, особенно когда в семье нет личного автомобиля. Правда, имелась моторная лодка, но посёлок ГВФ сильно отличался от Венеции отсутствием каналов и, надо признать честно, в худшую сторону. «Хорошо этим венецианцам, – думал восьмилетний я, – они с картофельных полей на гондолах урожай вывозят». Родители мои о Венеции не думали, они просто договорились с директором местной школы, коллективу которой выделялись участки под посадку неподалёку от железнодорожной станции. До поля можно было, не торопясь, дойти за четверть часа, а будущий урожай перевезти в подвал дома (где у каждой квартиры была личная кабинка) на купленной по такому случаю тележке.

Как мы ухаживали в то лето за своей делянкой! Кусты окучивали так аккуратно, что форме холмиков позавидовали бы строители пирамид. Едва мы появлялись по вечерам из-за железной дороги с тяпками, как у местных сорняков листья вставали дыбом от ужаса. А когда наша картошка зацвела, самая распоследняя муха посёлка горько пожалела, что не родилась пчелой. И вот наступил долгожданный сентябрь, и в законный картофельный выходной дружный коллектив школы отправился копать урожай. Вместе с учителями шагала и наша семья, катя перед собой тележку с вилами, ведром и мешками. Тележка грохотала колёсами о кочки, ехидно поскрипывая. И не зря: наша делянка… была кем-то выкопана.

Наши трудовые десанты, вечера и выходные, мозоли на руках – всё оказалось зря. Мы стояли с ненужными вилами в руках, совершенно растеряные, и молча смотрели как по комьям вывороченной земли уныло ползал жёлтый проволочник, не находя себе пропитания. Учителя оказались людьми отзывчивыми: они решили скинуться по одному-два ведра со своих делянок. Увы, когда начали копать, оказалось, что бедная земля и жирные личинки-вредители оставили от урожая всего-ничего.

Зато на краю поля неожиданно обнаружился ничейный участок с чахлой картофельной ботвой, который никто не признал своим. Нога человека не ступала в эти джунгли с весны: трава на участке вымахала такой высокой, что скрывала человека с головой.

– А вы берите и копайте здесь! Хоть что-то найдется… – предложил директор. – Не стесняйтесь: видите, кто-то посадил и бросил. Даже окучивать не пришел.

Первый же выкопанный куст поверг нас в полное недоумение огромными размерами картофелин. Это были картофелины-сумоисты, картофелины-великаны, картофелины-титаники – свежие, упругие и без единой червоточины. Таким же оказался и следующий куст, и следующий… Когда закончились привезённые на тележке мешки, уже мы начали делиться урожаем с учителями.

А через пару дней директор попросил меня передать родителям, чтобы зашли в школу.

– Ты что-нибудь натворил? – с надеждой спросила меня мама.

– Нет! —ответил я.

– Худо дело, – расстроилась она.

С тяжёлыми предчувствиями родители отправились на эту встречу. Тёмно-красное кирпичное здание школы безразлично проглотило их и громко щёлкнуло зубом-дверью – в те давние времена принято было привязывать двери к домам злыми толстыми пружинами. Директор ждал в кабинете.

– Тут вот какое дело, – пригласив присесть, сообщил он. – Стало известно, кто картофель на вашем участке выкопал.

– И кто же? – осторожно спросил мой отчим.

– Понимаете… – замялся директор, прохаживаясь перед родителями по кабинету. – В общем, физрук это наш, имя-отчество вы знаете. Собственно говоря, его личной вины нет: поручил ухаживать за картошкой сыновьям, а они раз не пошли, два не пошли – так ни разу за лето на поле не были. Он их копать посылает, а там картошки-то на участке не видно – сами знаете. Пацаны, чтоб ремня не получить, взяли и первый приглянувшийся участок выкопали.

Директор остановился напротив родителей и изучающе посмотрел на их лица.

– Что делать-то будем? – спросил он.

– Да чего тут делать? – отмахнулся отчим. – Всяко в жизни бывает, мы же понимаем.

– Мы претензий не имеем, – присоединилась мама. – Мальчишкам уже, наверное, и попало за это дело. Какой урожай-то хоть был?

– Да проволочник почти всё погрыз, как и у остальных… – директор снова отправился в путешествие по кабинету, давая тем самым понять, что не всё ещё сказал. Странная это была манера разговора, но, говорят, у каждого она своя. Как отпечатки пальцев. На обратном пути от дальней стены, на которой висела карта СССР, к собственному столу и стульям для посетителей, он продолжил:

– Дело-то не в том, что у вас нет претензий! Физрук наш, имя-отчество вы знаете, требует, чтобы вы вернули урожай с его участка!

И медленно добавил, глядя на вытянувшиеся лица родителей:

– А он вам ваш вернёт…

– Только до «Сада Мичуринцев»! – простуженным голосом кричала кондуктор. – Идём только до «Сада Мичуринцев»!

Рыжая толстушка маленького роста, в своей «дутой» куртке-пуховике она напоминала закатившийся в трамвай шар из кегельбана.

– На перекрёстке с Карлой Либнехтой авария! Только до кольца! – выкрикивала она.

Город постепенно съедает моё детство. На старом трамвайном кольце уже не работает диспетчерская, и вагоновожатые теперь не отмечаются здесь, разминая ноги и выкуривая по дороге сигарету, а над Диким сквериком у студенческой общаги нависла красномордая кирпичная многоэтажка. Но в центре кольца под невысоким и тонким сибирским клёном по-прежнему стоит крошечная будка. Ранним зимним утром её окна светятся в темноте – в детстве она казалась мне жилищем лесного эльфа, оставшегося охранять последнее дерево вырубленного людьми леса. Повзрослев, я узнал, что там обитает обходчик трамвайного кольца. Впрочем, и теперь, несмотря на свой без малого полтинник, я нет-нет да засомневаюсь: а вдруг это эльф притворяется путевым обходчиком?

Весной прошлого года между кольцом и автодорогой появилась баня для машин – квадратный ангар автомойки. Напротив будки обходчика летом выставляется треугольная металлическая конструкция, а через неё перекидывается огромный яркий ковёр. Рядом поставлен деревянный стул с высокой спинкой, на котором время от времени сидит пожилой смуглый узбек – скорее всего, хозяин автомойки. Он пьёт из пиалы горячий чай и смотрит на текущий мимо поток машин. Поначалу я думал, что ковёр вывешивают сушиться, но это повторялось изо дня в день, и я понял. Конструкция с ковром имитирует стену родного дома! Деталь привычного пейзажа, без которого хозяину одиноко и тоскливо в чужой северной стране. Разве мир может быть без ковра? Да и вовсе не узбек это, а восточный джинн, поселившийся рядом с эльфом.