Луиджи Лунари - Швейк в Нью-Йорке. Роман

– Но я заказывал только ножку, – объяснял Швейк официанту, – потому что сегодня вечером мне хотелось съесть чего-нибудь полегче. Кстати, принесите мне ещё один пакетик горчицы.

– За ещё один пакетик с вас полдоллара, – сказал официант.

Странно, подумал Швейк, в трактире У Чаши горчица бесплатная, как тарелки и салфетки.

– А что я буду делать с целой курицей? Мне достаточно только четвертой части.

– Съешьте то, что желаете, а остальное оставьте, – пожал плечами официант.

Швейк прикончил одну ножку, как и собирался, и полюбопытствовал у официанта, что будет с оставшимися тремя четвертями курицы. Оказалось, что он может забрать их с собой, чтобы съесть позже или просто выбросить на помойку. Поражённый Швейк попросил прокомментировать этот факт мистера МакНамару, который был, как всегда, лаконичен: здесь так принято ! – сказал он. И пояснил, что для официанта, которого Швейк вынудил принести вторую порцию горчицы – это затрата рабочей силы, поскольку он делает одной ходкой больше, что стоит денег. Принести четверть курицы или всю курицу для него – одна и та же ходка. Больше того, отрезать от целой курицы любой кусок – тоже затрата рабочей силы. Иными словами, четверть курицы будет стоить больше целой курицы.

Надо же, что ни шаг, то доллар! А в трактире У чаши всё с точностью наоборот! Как бы то ни было, в чужом монастыре следует жить по его уставу.

На что Мартину отрезал сумрачно:

– В этом твоём монастыре одни сукины дети!

Короче говоря, рана, нанесенная ужином в Трокадеро, затянулась сама собой, без несостоявшегося займа в Чейз Манхеттен Банке . Швейк потуже затянул пояс, отложил на потом кое-какие траты, а главное, воспользовался помощью, решительно предложенной миссис Хиллер, отношения с которой с каждым днём становились всё сердечнее.

Ни пальто, ни свитер он не купил, как задумывал. Оба, и миссис Хиллер, и Швейк, обнаружили, что у него и у почившего в бозе лейтенанта Малкольма Хиллера практически одни и те же размеры, в результате чего Швейк получил доступ к обширному гардеробу лейтенанта. У них даже сложился своего рода ритуал, который повторялся всякий раз во всех деталях: Швейк останавливался на пороге бывшей комнаты Малкольма, а миссис Хиллер молча с замиранием сердца, будто она в церкви, подходила к комоду, выдвигала ящик, доставала оттуда какую-нибудь одну вещь, носки или рубашку, некоторое время держала её на вытянутых руках как предмет культа, и на реснице у неё повисала слеза. Затем, глубоко вздохнув, она поворачивалась, растягивая губы в улыбке, закрывала ящик ударом ляжки и протягивала вещь Швейку, приглашая его пройти в комнату и прикинуть, подойдет ли она ему. И в то время, как Швейк проделывал всё это, она делилась с ним чувствами, какие испытывала в этот момент:

– Это как положить еще один камень на могилу Малкольма… или бросить на его гроб еще одну горсть земли.

– Вы же говорили, что он погиб в Тихом океане, – сказал Швейк, услышав легенду в первый раз.

– Пропал без вести над Тихим океаном, – тихо поправила его миссис Хиллер.

У неё уже вошло в привычку при упоминании покойного мужа никогда не употреблять слова умер , а только пропал без вести.

Швейк, всего минуту назад закончивший примерку кардигана желто-канареечного цвета, возвёл глаза к небу.

– В таком случае, не исключено, что не сегодня-завтра он объявится, – вселял он надежду в сердце бедной вдовы.

И, заметив скептическую улыбку на губах миссис Хиллер, рассказал ей историю своего приятеля Яна Вазарика, фармацевта из Градеца Карлова, который после войны с русскими тоже был объявлен пропавшим без вести. А через восемь лет случайно нашёлся в Украине, правда под другой фамилией и женатый на очень красивой блондинке – полной противоположности его прежней жене, которая была страшной и занудливой, отчего в городке у неё было прозвище: Слабительное.

– Так что никогда не надо терять надежды, – подвёл итог Швейк.

Но миссис Хиллер уже полностью успокоилась. Культ погибшего супруга со временем основательно поблёк и лишь изредка проявлялся в виде формальной демонстрации преданности его памяти. Хотя миссис Хиллер всё ещё хранила верность зароку не выходить больше замуж, тем не менее, она начала оглядываться по сторонам, и нельзя исключить, что, внося свою фамилию в список граждан, готовых принять у себя беженцев, она, пусть подсознательно, надеялась на встречу с родственной душой. Приписка только не японец , добавленная ею в графу Примечания и возражения , была единственной уступкой памяти супруга, пропавшего без вести над Тихим океаном.

Появление Швейка сперва не произвело на неё особого впечатления. Хотя у него и были оттопыренные уши, совсем как у Кларка Гейбла, любимого актёра миссис Хиллер, но были они прилеплены к голове, абсолютно иной формы, с круглой, сияющей простодушием физиономией, возвышавшейся над коренастой, словно вырубленной топором, фигурой, с короткими толстыми руками, увенчанными мощными кулаками. Его вид мог бы напугать любого, не будь этих огромных, внушающих доверие голубых, с лёгкой поволокой, глаз, лучившихся спокойствием и доброжелательностью.

– Это даже неплохо, что он такой страшилище, – пошутила миссис Хиллер в разговоре с подругой. – Будь он был красавцем, как мой Малкольм, не знаю, как долго я могла бы сопротивляться ему!

Однако Швейк обладал собственными достоинствами: он был очень любезен, всегда обращаясь к ней с лёгким поклоном; сопровождая её в супермаркет, открывал ей дверь и уступал дорогу; на обледеневшем тротуаре подавал ей руку; когда она приглашала его на ужин или когда он приглашал её в Чикен Инн или в Макдональдс , отодвигал стул от стола, чтобы ей было удобно сесть, говорил позволите , когда наливал ей вино; по вечерам в пятницу всегда возвращался домой с букетиком; а однажды, когда они ехали в Нью Йорк и оказались в вагоне рядом с парой матерившихся молодчиков, он призвал их к порядку, сказав сурово: следите за речью, здесь, между прочим, дама! Все это давало ей возможность чувствовать себя гранд-дамой, а также понять, в чём состоит отличие истинного джентльмена от американского мужчины, который такими мелочами вообще не заморачивается.

Подобное галантное поведение Швейка явилось пропуском, позволившим ему постепенно проникнуть в безмятежную вселенную миссис Хиллер. Или точнее, его туда впустили, как только миссис Хиллер стало ясно, что его поведение, как всё, что он делал, не таило в себе никакой задней мысли, составляя суть его характера, диктовавшего обходительность со всеми. Не сказать, что миссис Хиллер он не нравился. Она, скорее, даже находила некую приятность в его слегка излишних, расплывшихся формах. Но, прежде всего, ей нравились его волосы, густые и блестящие, как у юноши.