Владимир Жуков - Глоточек счастья

Эти приятные мысли пробудили в душе желание пропустить стаканчик припрятанной в гараже водочки. Добравшись до дубовой, обитой железом двери его, сунул капитан в карман за ключами руку да так и обмер: внимание его полностью переключилось на кучку тонких рельсов, лежащих у соседнего гаража. Рядом с ними курила и балагурила небольшая компания офицеров во главе с командиром корабля майором Дубовым, соседом Сенопузенко, который был на редкость весел и рассказывал какой-то очень похабный анекдот. Окружающие дружно хохотали, посыпая свой смех отборным авиационно-техническим матом.

«Рельсы! Боже мой! Это ж те самые рельсы с узкоколейки с Малгобека», – подумал он, и сердце сдавила жаба. Это были рельсы, про которые он в шутку рассказывал майору Дубову, выпивая недавно с ним после работы. Плакался тогда сосед, что перекрытия гаража сгнили и что денег нет новые купить, а украсть негде. Вот возьми Иван Иванович да посоветуй про узкоколейку малгобековскую, которая травой заросла. Несколько лет, почитай, без присмотра и не функционирует. По ней раньше рабочих на нефтедобывающие установки возили, нынче же так затянуло её землёй, что даже самих рельсов не видно. Утащи их, так нескоро хватятся. Вот и перекрытия вам! Не подумал тогда Иван, что сосед его, неповоротливый и инертный Дубов, сможет так быстро этой информацией воспользоваться. Не подумал, что так всерьёз её примет и ночью со своим экипажем переволокёт к гаражу своему добрую сотню метров.

«Язык мой – враг мой! – казнился теперь Сенопузенко. – Не скажи я ему про рельсы, так сам бы возил и возил. Сколько бы наскирдовал добра! Эх! Вот это просрал! Простодыра!»

Жаба снова сдавила душу. Суббота явно намеревалась испортиться, несмотря на предстоящий волшебный борщ.

Иван исподлобья посмотрел на курящую компанию, и взгляд его встретился с глазами майора Дубова. Светились они простодушной радостью и выражали бурную благодарность, ясную Сенопузенко без слов. Дубов подошёл к соседу, обнял его и прижал к себе:

– Спасибо тебе, Иван, за совет. Здорово ты мне помог. Выкрутился я благодаря тебе. Гараж поправил, завалился бы не сегодня—завтра. И дочь в институт отправил поступать. С женой уехала. Последние деньги выгребли. В кассу взаимопомощи залез, теперь там в кабале глухой. Ни копейки не дают больше. А так, благодаря тебе, я выкрутился. Спасибо, Иван. Мало того, что перекрытия заменил, так продали ещё чеченам два десятка. За спирт поменяли. Заходи, выпей! Это не ваша гидролизная гадость. Настоящий пищевой спирт. Твой друг Магомед давал, привет тебе передавал и ещё чехлы просит.

Иван за добрых полтора десятка лет, которые он знал Дубова, ни разу не слышал от него столь длинной тирады.

«Вот как гондон обрадовался», – недовольно подумал он.

После небольшой передышки Дубов, как бы извиняясь, вновь схватил соседа за руку и потащил его в гараж.

– Что же это я разговорился-то, а о деле молчу? Заходи, Иван! Пей!

Сенопузенко молча зашёл в гараж Дубова. На столе он увидел чуть начатую двадцатилитровую бутыль спирта и рядом ещё одну, такую же, непонятно с чем.

– А что это у тебя там за напиток? —спросил капитан соседа своего хлебосольного.

– Это – вино сухое. Чечены в придачу дали. Молодцы, мужики, нежадные! – пояснил Дубов.

Иван налил себе полстакана спирта. Разбавил его водой и выпил. Не помогло. Жаба только сильней давила…

– Ну да ладно, спасибо тебе, сосед, пойду я, – сказал капитан, – нельзя мне в эти выходные здорово отрываться, комиссия, понимаешь, летит из корпуса. Проверка предстоит большая, боюсь, что за воскресенье не отойду. Сам знаешь, какие у нас порядки. Вот уже год прошёл, а я чехол Магомеду списать не могу. Другая жизнь пошла, сосед. Хреновая.

– Да брось ты хандрить, Иван! Какая она тебе хреновая? Гляди, сколько всего у нас есть! Надо – возьми домой, сколько хочешь, мне не жалко, мы завтра ещё намылились на Малгобек за рельсами. Ты в доле. Как-никак, это ты в дело душу вдохнул.

Дубов ходуном ходил от радости и никак понять не мог странной меланхолии соседа, явно поглотившей всё его существо. Ему даже в голову не могло прийти, что Сенопузенко жаба может давить, обычная жаба людская, которая спит порой в душах особей человеческих, словно мишка в берлоге, и с рёвом просыпается иногда, когда здорово ей почивать мешают. Но откуда о том могло быть известно простому русскому офицеру, которого военная жизнь полностью разучила вдаваться в тонкости, чего бы это ни касалось только. Сенопузенко выпил ещё и пошёл в гараж. Там он достал чеснока, вышел, замкнул за собой дверь и домой двинулся.

«Моим салом меня же и по мусалам. Просрал рельсы», – думал, шагая, он. Жаба прямо-таки внутренности выворачивала наизнанку. Иван почувствовал, что нужно что-то сделать, иначе он просто помрёт от душевной боли, ну и вдруг прямо осенило его! И чтобы снять напряжение и тяжесть с сердца, он, стесняясь самого себя, но ничего не могши поделать, приступил к осуществлению мгновенно родившегося в мозгах плана дьявольского.

Что было духу пустился Иван Иванович бегом вокруг гаражей, дабы зайти в них с противоположного хода, и оттуда к Дубову обратно понёсся. Осуществив свой манёвр, запыхавшийся, он взволнованным, возбуждённым голосом, не допускающим сомнений, закричал:

– Ребята! Ребята! Труба дело! Рельсы мусора ищут по гаражам, кучкой с другого конца идут. Скоро здесь пидарасы будут!

Майор Дубов был хоть и туговат на результативную творческую мысль, но быстро сообразил, чем грозит поимка.

Растаскивание государственной железной дороги – это пусть не тюрьма: офицера не посадят за это, но кровушки выпьют море. Позор на всю Дальнюю Авиацию! Понизят в должности. Снимут звание. Отправят по недисциплинированности на полпенсии на дембель. Двадцать лет безупречной службы—кобелю под хвост, а ею гордился майор.

– Ребята! Яму рыть! Рельсы закапывать! Следы заметать! – скомандовал он голосом, не терпящим пререканий и требующим полного и беспрекословного подчинения. Прекрасно слётанный экипаж с полуслова понял своего командира и заработал чётко и слаженно, так, как положено в полёте, когда на борту беда. Сенопузенко, увидев, что нахлобучка его удалась, почувствовал заметное облегчение на душе и решил окончательно устранить остаточные неприятные ощущения. Он зашёл в гараж Дубова и налил себе сухого винца. Минут пять смаковал его и чувствовал, как потихонечку человеком нормальным делается.

«Да, – подумалось ему, – что любовь, что жаба. Было у меня такое, когда крутил любовь с женой нашего полкового врача. Как перевелись они, тоже места себе найти не мог. Отошёл, совсем не знаю как».

И вот сейчас душевная боль как тогда была, хоть и вызывалась не высоким чувством.