Кирилл Берендеев - ЦТП

– Очень страшно, да? – я кивнул. – А он, его били?

– Нет, они говорили, с ним все будет в порядке, они… они сделали его заложником. Прости, я дурак, и ничего не знаю, а ведь стоило… – сам вцепился в нее, не видеть лица, только вжаться в тело, чувствовать ее сильные объятия, ни о чем не думать. Лидия пыталась говорить, утешая меня, стало хуже, я просил не делать этого, я виноват, я струсил, я мог бы… и не смел ничего сказать. Вот и сейчас не решался открыть о себе всю правду – даже ей. Страшился потерять связь, хрупкую, ненадежную. Жаждал продолжения близости, и оттого замкнул уста, чувствуя, что сейчас каждое лишнее слово будет против нас, против меня.

Она обнимала, плакала, радовалась, что не геройствовал, что вернулся живым. Рада даже, что услышала об отце хоть какую-то новость, в полиции, сколько ни держали, ничего не говорили, что неудивительно, они вечно таятся, когда сказать нечего. Хорошо, ты вернулся невредимым. Лидия так говорила, будто это похищение не первое и не последнее – в ее жизни точно. Я даже спросил об этом. Лидия горько усмехнулась.

– Конечно, нет. Были случаи, как с отцом, устраивались показательные убийства служащих, полицейских, мелких чиновников. Первый раз подняли руку на такую фигуру, на моего отца, – она вздрогнула всем телом. – Я не могу понять, почему он? Что он этим подонкам вообще мог сделать? В их годы он совершал революцию, в семнадцать уже руководил бригадой ополчения, в двадцать стал самым молодым комиссаром, а в двадцать пять… – горло перехватило, говорить она не могла долго, наконец, произнесла: – Наша революция совершалась юными, незапятнанными душами. А эти… что с ними стало такого, раз они к двадцати…

– Лидия, но ты же сказала, революции совершаются…

– Это революционеры? Это шайка бандитов-малолеток! – вскрикнула она. – Жалкие существа, чего они хотят? Императора? Присоединения к Северному Альянсу? Или чтоб нас еще раз раскатал Центр терраформирования? Никогда наш народ не шел на уступки, никогда, ты слышишь, мой отец кремень, он им покажет, он поставит их на место сам, этих ничтожеств! Когда за ними придут, а я не сомневаюсь, что это случится очень быстро, они будут умолять о снисхождении. Как же! С врагами мы не церемонимся, и я первой, ты слышишь, первой всажу пулю в их пустые головы. Чтоб даже мыслей о Северном альянсе не было, – она враз замолчала, вспомнив. Прижалась: – Прости, я не хотела. Сорвалось.

– Я все понимаю, – эта вспышка меня не сказать, что напугала, но как-то разом отделила, я не мог прижать ее к себе, как минуту назад. – Ты ведь знаешь, я сочувствующий. Поэтому меня и в «Спорте» поселили, а не где-то на выселках. Да и твой отец…

– Да, он в людях разбирается. Иначе с тобой и не заговорил бы, – снова порывисто прижалась, но больше не говорила ничего, потихоньку успокаиваясь. Мы долго сидели, глядя в вечереющее небо. Звезды высыпали на небосклоне, бесчисленные россыпи, как среди них отыскать ту, которая дала жизнь моим предкам? Где она, в той ли стороне, куда я смотрю или в противоположной?

Нет, домой мне не хотелось, вспомнилось, как я, в точности так же три года назад сидел и грезил о небе – там, на Земле, с совсем другой женщиной, которую считал своей, которой поверял тайны и делился пережитыми бедами и радостями, считая, что наш союз навсегда. Где-то далеко-далеко – в прошлом, в годах, световых и обычных отсюда. Вечность должна пройти, чтоб память о тех ночах добралась до этих мест, чтоб я увидел себя, наивно сжимающего в объятьях ту, что считал самой близкой, самой любимой. Вечность минус три года. Сколько это? Совсем немного, если не думать.

Мы поужинали, после, она засобиралась. А утром пришел комиссар, попросил на месте уточнить, где нас остановили – чтоб выиграть время, революционеры стащили машину генерала с дороги в заросшее тростником поле, утром проезжавший крестьянин только по просеке в высокой траве и заподозрил неладное. Указать же место, где меня высадили, я не смог: и не хотел и сам не сориентировался. Блуждал по шоссе Энтузиастов, даже завода не отыскал – действительно, с другой планеты прибыл. Наконец, меня вернули в гостиницу, на этаже, возле столика дежурной, дожидалась Лидия.

– Ну, что? – я покачал головой. Сказать нечего. Просто обнял. Прошли в номер, долго сидели, ничего не говоря. Ее руки все никак не согревались.

– Он мне сегодня снился. Знаешь, первый раз за… даже не помню за сколько лет. Будто мы пошли в кино, и заблудились в коридорах, темные, одинаковые, он меня тащил куда-то тащил… – Лидия замолчала. – Заплакала, как проснулась. Как он теперь? Вот так взял и исчез, как будто… знаешь, я тоже все время виноватой себя чувствую, будь рядом, может быть, все обошлось, может…

В номер стукнули, бухнули нагло – пришла уборка. Она улыбнулась:

– Вот видишь, даже я, дочь генерала, пасую. Издержки народовластия. Идем в кооперативное кафе, тебе понравится, – и другим голосом, хрипло: – Тебя возили туда…, где отца?

Я кивнул. Когда пришли и сели за столик, начал рассказывать, что было, описывать те места. Однообразные бараки, растянувшиеся на километры, дворцы, превращенные в руины, руины, обращенные в жилье.

– Наверное, там они и обитают. Или неподалеку от гетто.

– Гетто? – поперхнулся я. – Лидия, о чем ты, я по нему час ехал, пока не добрался до площади Восстания. Никогда не думал, что такое вообще здесь возможно…

– Но ты же знаешь, какие трудности мы испытываем. Война, блокада.

– Что ты несешь? Люди живут как скот, без воды, тепла, света, травят себя какой-то жижей из реки, жрут, что попало, мрут, как мухи. Какая война, она кончилась тридцать лет назад.

– А что ты видел? – тут же взвилась Лидия. – Клочок гетто – там живут тунеядцы. Приехали в столицу со всех дыр, думали, им тут за просто так обломится. А у нас везде работать надо.

– Меня вез ветеран войны, старик, вы и его не можете прокормить?

– У нас пенсии только по инвалидности. Не надо передергивать, если не знаешь. Он работает, но у него бесплатное жилье, пайки, талоны. Не надо видеть одно и говорить другое, в этом ты ничем не отличаешься от той пропаганды, которую ваша страна круглосуточно изливает на нас. Да, мы живем бедно. Но нас не сломила ни прошедшая война, ни нынешняя блокада. Мы выдержим и преодолеем все трудности и теми, кем мы были прежде, все равно не станем, – она перевела дух и с нового абзаца продолжила.

– Наверное, тебе говорили, что здесь власти живут в роскоши, а беднякам, ну, как в гетто, достается шиш с маслом. И ты видишь меня, я же чувствую, разговор пойдет обо мне. Вроде, я веду праздный образ жизни, и живу одна в двухкомнатной квартире. Но это квартира отца, а он, согласись, заслуживает награды за свои подвиги. И еще. Со мной в одном доме, живут отличники производств, те, кто честно и добросовестно трудится на благо отчизны. В соседней квартире семья, так глава зарабатывает на заводе четыреста золотых, у него машина, гараж и свой дачный участок. И он не вопит по углам, что его унижают, заставляя работать и грабят при этом.