Кирилл Берендеев - ЦТП

Тогда они решили мстить, в ответ на террор, развязав собственную войну. Они больше не забрасывали бутылками с зажигательной смесью здания участков и партийных ячеек, не избивали активистов, не взрывали машины. Они начали охоту за людьми. Генеральский водитель – уже третья жертва на их счету, и, тут молодой человек сделал многозначительную паузу, – нас восприняли всерьез, нас действительно посчитали угрозой безопасности. Теперь каждому, входящему в Армию или их приспешнику грозила смертная казнь. Они, сидевшие против меня, вокруг меня, обычные молодые люди, переглядывались, улыбаясь, кто-то пошутил насчет тайной полиции, ищущей среди своих соглядатаев Армии, ведь прошлая жертва была оттуда – в ответ рассмеялись все пятеро.

А я… кажется, в этот момент отключился. Или и прежде видел сон, а только сейчас осознал, что я в сновидении? На какое-то мгновение повисла пауза, а потом все пришли в движение, меня подняли, молча проводили в соседнюю комнату, уложили на жесткую кровать с продавленными пружинами. Больше не помню ничего – только заглянувшее в окно утро.

Проснувшись, я не поверил увиденному, и только по прошествии минуты память повелительно закрыла солнце серыми тучами. В дверь постучали, девушка спросила, спокойно ли мне спалось, ничего не беспокоило – я качал головой, оглядываясь, возвращаясь в новую реальность, – она пригласила завтракать. Вышел, к тому же столу, к тем же сидящим. Будто с моим уходом не прерывалось ничего.

Завтракали вином и салатом, старший еще раз извинился за скудость, но карточки можно отоварить после двух. Мы сейчас вас подбросим поближе к гостинице, но вы понимаете, остановиться рядом не можем. И ехать вам придется в пикапе, Рада и Гор будут с вами, я за рулем.

Они не спешили. Сосредоточенно жевали нехитрую стряпню, запивали хлеб горьким вином, а я вглядывался в лица. Молодое солнце высветлило их, сейчас собравшимся нельзя дать больше двадцати. Они юны, полны сил, они подкрепляются рассветом, искрятся им, вся жизнь впереди, все дороги свободны.

Мы выбрались на порог, старший отправился за руль, крепыш, вечно находившийся за спиной девушки, отворил мне дверь кузова пикапа и первым полез внутрь. Я огляделся. Неприметная хижина, заросшая кустарником, вокруг еще несколько таких же, еще более запущенных. Странным образом место напомнило мне виденное совсем недавно, в пустыне – поглощаемые песком тысячелетние города. Я поежился.

– Здесь давно никто не живет?

– Года четыре, – ответил Март. – Все едут на производство кофе, здесь он не растет. Раньше выращивали фрукты-овощи, но государство платило слишком мало, община разбежалась.

– Одно время пытались ставить кордоны на дорогах, не помогло, – поддержал Гор, – да и сейчас крестьянам запрещено жить и работать в городах. Только на всех охраны не хватает.

Дверь хлопнула, пикап тронулся в путь, подпрыгивая на ухабистой дороге. Один поворот, второй, третий, – я потерял счет времени. Часов не было, дорога казалась то бесконечной, то краткой. Мы, все трое, поместившиеся в контейнере пикапа, молчали. Гор, в самом начале, заговорил об их Армии, всего пару минут, успел рассказать только, что они второе поколение, что первое уже сошло в никуда, да наверное, оно и к лучшему, слушком любили договариваться, слишком верили обещаниям власть предержащих, – а вот они, зубастые, пришедшие на смену, действуют иначе. Я еще вяло поинтересовался, сколько лет Армии. Оказалось, всего три года. До этого она называлась Фронтом национального освобождения, и существовала еще лет пять, а потом пришел Март, и все поменялось.

Наконец, Рада пристально взглянула на него, и Гор замолчал на полуслове. Ехали молча, слушая тарахтение старого мотора. В щели виднелось голубое небо, редкие облачка: величавое спокойствие, которое только и осталось в недостижимой выси.

Пикап раз останавливался по дороге, на заправке, еще полчаса или больше ожидания, и конец пути. Март вышел, помогая выбраться, еще раз попросил извинений передо мной и ЦТП, за причиненные неудобства, за моральный ущерб, за то, что не смогли доставить прямо до гостиницы.

– Будет сеанс связи, обязательно передайте наши извинения, – влез Гор, – а так же самые искренние пожелания долголетнего сотрудничества, они в нас не раскаются ни на…

– Не вмешивайся, – обрезал Март. – Это, по меньшей мере, некрасиво.

– Будто я не понимаю, но другого времени не будет.

– Некрасиво по отношению к товарищам. И к стране вообще. Это же наша страна, Гор, – неожиданно с нежной горечью произнес старший.

– Это не наша страна! Нашей она может стать только с чьей-то помощью. Как будто не понимаешь, что мы ничто в сравнении с этой машиной смерти. Мы еще тыщу лет сражаться будем, а с места не сдвинем.

– Помолчи! – это уже Рада. Но Гор, заведшись, не сдавался.

– И я не уверен, что банальное похищение выход. Тем более его. Вот убийство, да, оно всколыхнет. Оно привлечет батальоны смерти, оно… может, хоть Центр терраформирования планет спохватится и разберется. Ну, невозможно ж терпеть на своей планете такое, согласитесь? Вмешаться и все исправить. Вы же терраформировали нашу землю, ведь для чего-то вкладывали в это и старания и деньги, все вкладывали, скажите, для чего же? Тут только два варианта возможны – либо вы даруете местным познания, либо отбираете у них что-то. Да скажите же! – Я молчал, смотрел на молодого человека и молчал. Гор махнул рукой и плюнув, отошел к дому.

Как будто мы проехали врата перемещения и оказались где-то далеко-далеко от государства 22, на другой планете, под другим солнцем, за сотни парсек от прежнего места.

Вокруг, насколько хватало глаз, раскинулись трущобы. Высокие и низенькие, вросшие в землю домишки, источавшие смрад, гниение, запах нечистот, каких-то химикалий, евших слизистую. Я закашлялся.

Мы остановились на высоком холме. Домишки облепили его со всех сторон. Где-то кричали петухи, клохтали куры, устало брехали собаки. А вокруг, как ни в чем не бывало, бегали дети, играя в обруч, такие же грязные, в обрывках одежд, вокруг серого от грязи и копоти белья. Внизу, среди домиков, петлял заболоченный ручей, там черпали воду, стирали белье, туда же бросали нечистоты. Чуть выше по течению, стоял завод, источавший белую полосу облаков из массивных труб, столь едкую, что прожигала даже голубое небо, делая его серым окрест себя. Краем облачный шлейф тянулся над трущобами, может острый запах химикалий оттуда? Я снова закашлялся.

Неудивительно, что дети даже не удостоили взглядом выбравшегося из пикапа. Грязный, небритый, всклокоченный – я мало отличался от местных жителей. Разве что кашлял от того, к чему их обоняние, сызмальства огрубев, уже приспособилось.