Кирилл Берендеев - ЦТП

Это больше всего удручало. Не потому, что я так хотел общаться с местными, привык к другому. А вечно становиться предметом прекращения шумных бесед, веселых споров, еще не доводилось. Гражданам страны трудящихся не возбранялось общаться с иностранцами, но и не одобрялось. Ведь потепление временное, разрядка до тех пор, пока враги, а их все равно видели в моем лице, не соберут новые армии. Потому я и оставался либо в обществе таких же, как я, либо в среде настоящих северян. Ни с теми, ни с другими не складывалось.

Вот разве дочь замминистра революционной безопасности. Мы с ней быстро сошлись. Будучи на десять лет старше меня, Лидия виделась мне немного уставшей от прожитого женщиной, еще бы – детство ее пришлось на войну, на артобстрелы столицы, жестокие схватки с десантом, бои на окраинах; все это наложило незримые морщины на высокий лоб. Но несмотря на это, она осталась обходительной, теплой и, главное, в чем-то очень близкой мне. Верно, поэтому так быстро и сошлись, встретившись однажды за обедом. И с ее отцом, видным участником сперва революции, а затем и войны. Награжденный множеством орденов и медалей, он занимал парадный пост, да и проживание в гостинице для интуристов говорило, что секретов своей службы выболтать никак не мог. В «Спорте» действительно жило немало высоких чинов из малозначащих ведомств. Пожилые руководители, они редко общались друг с другом, видно, устав от долгого знакомства. Неудивительно, что генерал, найдя нового поселенца, жадного до всего тутошнего, обрушил на меня всю страсть очевидца, измучившегося по внимательному слушателю, пусть и с враждебной территории.

Мы частенько собирались втроем в его номере перед обедом или после, если под вечер, то говорили до тех пор, пока не начинал работать телеприемник – здоровенный шкаф с крохотным оконцем, по которому с шести до десяти показывали то парады, то концерты безо всякой программы. Телевидение, здесь было в новинку. Старик замирал, и сразу отключался, ведь большая часть передач касалась его – была то война или революция, и там и там он был активнейшим участником, получавшим похвалы и награды из уст и рук самого отца нации. С Лидией мы оставались наедине. Сухая, немногословная, в отличие от отца, она предпочитала уединение, давно устав от его однообразных монологов. Мы спускались в ресторан или шли на набережную. Часто сидели молча, глядя на вечереющие небеса, покуда не высыплют звезды, здесь их много, в отличие от Земли, но все неяркие. Лидия поднималась первой, я отправлялся следом, некоторое время мы еще бродили по улицам, затем возвращались – она домой, где уже два года после развода жила одна, а я в свой номер.

Странно, что никто из нас не предложил другому пожить вместе. Нет, в гостинице это исключалось, режим, а у нее… впрочем, я ведь был иностранцем, возможно, это мешало ей принять меня полностью. Но в моменты, когда небо чернело, освещаясь лишь крохотными лунами и тусклой россыпью звезд, мне казалось…. Я ни разу не спросил ее напрямую. Ну да, разница в возрасте, ее немногословие и моя нерешительность, игравшая шутки при встречах с ней. Кажется, мы оба ожидали одного, но так и не заговаривали об этом.

По прошествии недели, генерала пригласили в далекий городок на востоке, славящийся своими целебными источниками и грязями, пустышное вроде бы предложение, пришедшее из канцелярии Госсовета, но старик собрался немедля – намечалась важная встреча друзей старых времен. О своей работе в аппарате он забыл напрочь, буквально светился и, наплевав на телевизор, сыпал ворохом воспоминаний весь вечер. Лидия, сославшись на усталость, оставила нас. Еще перед этим меж нами вышла размолвка: молчание начало потрескивать разрядами невысказанных слов. А генерал вдруг предложил сопровождать его. Я, минуты назад мечтавший уйти, а потом тихонько пробраться к дому Лидии и просить прощения, сам не поняв как, согласился.

На полпути, на одном из перевалов, машина подверглась нападению. Старый пикап, с истошным ревом стукнулся в борт нашего лимузина, кинув на придорожные валуны, загремели выстрелы. Водитель, пытавшийся достать пистолет, был убит на месте, в разбивающиеся стекла полезли стволы и руки. На голову набросили мешки, пахнущие геранью, заломив, связали руки, старик пытался сопротивляться, пара ударов, и я услышал, как бесчувственное тело протащили к другой машине. В лицо пахнуло чем-то холодным. Я провалился в небытие.

А когда вернулся, показалось, будто ослеп. Спешно схватился за лицо, нет, всего лишь плотный непроницаемый мешок. И тут же получил крепкий удар в грудь, от которого снова завалился на пол.

– А ну, лежи и не дергайся.

Я даже не испугался, настолько был ошарашен случившимся. Поражен до глубины души. А потому верно, не сразу сообразил, что мне, пришельцу, надлежит делать в таких случаях. Ничего подобного прежде не происходило, да я и не слышал, чтоб происходило хоть с кем-то. Я послушно дал сковать себя наручниками, и вслушивался в шепот хриплых от волнения голосов, не разбираемо мужских или женских.

– Старик на месте? – Да, упакован надежно, проверено. – Точно не отыщут? – Даже не сомневайтесь. – А с этим что? Он вообще кто ему? – Не представляю. По виду северянин, может, враг детства? – Может, из сыновей перебежчиков? – А куда его деть-то, у нас мест… – Погоди, вы его обыскали? Может, он телохранитель… – Из иностранцев?

Ко мне подошли двое или трое сразу, в грудь тыкнулся ствол.

– Подождите, я не иностранец, я не имею к генералу никакого отношения, знакомый его дочери, – и тут только вспомнил и спохватился: – Я инспектор из ЦТП. Прибыл на вашу планету…

– Ах, зараза! – перестук каблуков по бетону пола. От меня шарахнулись, внезапно я услышал звук передергиваемого затвора, такое, даже если не смотреть исторические фильмы, ни с чем не спутаешь.

– У меня внутренняя виза есть на посещение, снимите это, я достану.

– Где?

– Во внутреннем кармане, нет, слева, – по груди зашарили торопливые, руки. Нашли искомую карточку, – счастье, я не оставил ее в номере, не доверяя примитивным механическим замкам, звонко щелкавшим по утрам, когда начинали свою работу уборщицы. Долго разглядывали. – Надломите, она заработает.

Щелчок, новая порция молчания. И тихий голос:

– Что теперь делать-то?

Никто не ответил. Тишина затягивалась, ватная, жуткая. Руки стали затекать. Я пошевелился, пытаясь переменить позу, за спиной послышалось шуршание, каблуки затопали, удаляясь. Журчание далекого беспокойного разговора – будто ручей плескался. Я снова зашевелился на полу, нагретом солнцем. Очень хотелось встать и размяться, пойти уже к себе в гостиницу и забыть обо всем. Почему-то никак не желало приходить в голову, что все происходящее реально. Не плод фантазий, не розыгрыш старика генерала, решившего показать, как было во времена оны, когда его самого, во время войны, захватили в полон и держали в каменном мешке месяц.