Кирилл Берендеев - ЦТП

Я словно бы обрел этот мир, а он, в свою очередь, принял меня. Быть может, еще и поэтому всякая мысль о бегстве с 2011 казалась кощунственной. Особенно, когда я увидел лишь малую толику всего благолепия, освобожденного от плена.

А потому, стоило лишь шлюпке подать сигнал о готовности, я поспешил к ней. И не медля ни минуты, не проверяя и не совершая пробных полетов, стартовал с места приземления – изрядно уже заросшего белесой травой – и устремился к морю, туда, где всего в трехстах километрах по прямой, находился берег.

Я погорячился, возможно, шлюпка тоже. Словом, мы не долетели, подвела система навигации. Что-то спуталось, но берега мы не нашли и через четыреста километров, а через шестьсот двигатель забарахлил, неожиданно перегревшись. Пришлось садиться.

Прямо у края паркетного дерева. Только теперь я смог по-настоящему оценить, что именно представлял собою мой враг.

Шлюпка мягко опустилась среди бледных дерев у самого края чащобы. Нет, не чащобы, плотного, без единой щелочки, забора, резко вздымавшегося на высоту метров пяти и уходящего вдаль, насколько хватало глаз. Не без труда я вскарабкался на него, взял приступом вершину – ветви, утыкавшиеся в землю, идеально ровные, без единого листка или отростка, и словно покрыты лаком – пальцы скользили, мне пришлось взять перчатки.

Поднявшись, я увидел то, что и должен был узреть всякий оказавшийся на 2011 не столь экстремальным, как я, путем. Паркетное дерево, словно, уложенное хорошим мастером, покрывало все оставшееся пространство, до самого горизонта. Редкие волны шли по нему, где-то медленно спадая, возможно, скрывая овраги или ложбины, а где-то набирая высоту, карабкаясь на холмы и сопки. Я постоял недолго, затем вернулся к шлюпке.

За день неисправности оказались устранены, можно отправляться дальше. К заветному морю, ведь именно туда, напомнил мне вычислитель я и собирался. Оказывается, море все время было неподалеку, просто мы летели вдоль него. Ошибка системы, не до конца обретшей внутренние резервы. Теперь повреждения исправлены, пора в путь.

Я согласился, но осталось одно дело. Совсем небольшое. Когда мы стартовали, я дал приказ шлюпке спуститься над паркетным деревом, и только там ударил по газам, круто кабрируя. А на высоте в километр остановился, взглянуть на содеянное. И засмеялся радостно. И заплакал, не в силах сдержаться, глядя как торопливо, со скоростью призового скакуна, расходятся круги пламени от места моего старта, пожирая переплетение ветвей, освобождая все новые и новые территории. Я завис над быстро текущей вдаль линией огня – там оно освободило пригорок, там ложбину, обнажив небольшую запруду, здесь меандр небольшой речушки, следом заилевшая старица, а чуть далее уже полноводная река показалась моему взору. А дальше – озеро, настоящее озеро, все увеличивающееся и увеличивающееся в размерах; огонь спешил, торопясь открыть мне все плененное прежде, лишенное солнца и ветра пространство, покамест неведомое его открывателю.

И я спешил за огнем, где он выдыхался, помогая ему огнем разгоряченных дюз. С криком, я бросался вперед, на бескрайние просторы паркетного дерева, и наносил точечные удары, мгновенно становившиеся глубокими ранами. Шлюпка едва увернулась, на миг отобрав управление, от скального выступа – хоть его не захватил древесный сорняк – и вернувшись под мой контроль, продолжила наступление. А за мною шла, ширилась огненная черта, разделившая, весь простор надвое. От одного края мира до другого.

И не было в те минуты человека счастливее меня. Я кричал что-то, хохоча и плача, не в силах выразить радость внезапно обретенной свободы, я вставал с кресла и прыгал в шлюпке, и в такие минуты она тормозила, прижимаясь к земле, а я, снова усевшись за штурвал, кабрировал, направляя огнь небесный на ненавистное паркетное дерево, подчинившее себе планету. И в эти минуты не существовало для меня ни вчера, ни завтра, ни того вчера, что осталось на 1834, ни того завтра, что ждало на 2012 или самой Земле. Я был свободен и от прошлого и от будущего, я забыл обо всем: о прежней миссии, о работе, о делах, даже о спасателях – я был абсолютно свободен. И счастлив новообретенной свободой, ибо знал, что никогда, ни до, ни после этих минут, ничего подобного у меня не случится. Что паркетное дерево, но только иного рода, сокроет меня, едва только я подам сигнал и найдусь, и все вернется на круги своя. И потому в эти минуты я жадно глотал бесценный воздух, перенасыщенный живительным кислородом, глотал его, не раздумывая, позабыв обо всем. К великому счастью обо всем позабыв.

И лишь когда шлюпка подала сигнал о новой неисправности, я вернулся. Спустился с небес, в чьи безбрежные дали воспарял, в надежде уйти насовсем, отринув все, и никогда уже не вернуться. И тихо, утирая пот, смешанный со слезами восторга, посадил свой кораблик на берегу заветного океана. Выбравшись из шлюпки, долго, пока меня не накрыла тьма, стоял у самой воды, на песчаном откосе, среди дюн, до которых не добралось ни паркетное дерево, ни другая растительность, стоял в абсолютном одиночестве, слушая ленивый шорох волн об изрезанные прибоем скалы и вглядывался в затуманенной дымкой уходящего дня горизонт. Смотрел, не в силах оторвать взгляда.

Что-то плеснуло невдалеке, когда солнце скрылось за горизонтом, истаяло в океане, и какой-то меченосец медленно выполз из моря, в поисках своей свободы. Своего нового мира. Но оказалось, все, что было надо ему – выброшенные прибоем водоросли – добравшись до них, меченосец зарылся в гниющую массу и медленно утащил обратно. А я, проводив взором морского обитателя, поднял глаза.

И увидел черное, словно бархат, небо. И в самом зените одинокую белую звезду, дрожащую от дуновения легкого бриза, потянувшегося с океанских просторов. Единственная, она сияла посреди черноты космоса, и ни одной вокруг, сколь бы я ни щурился, вглядываясь в темень. Одна, она сверкала в небесах, и от легкого бриза подмигивала мне. И я смотрел на нее, долго, с какой-то безнадежной грустью, пока шлюпка не позвала меня. Но и тогда не сразу отвел взор. И укладываясь спать, все пытался найти ее – единственную на небе. Одинокую, посылающую лучи в кромешной тьме, оторванную от своих товарок десятками парсек пустого пространства.

Я и во сне видел ее. Будто грелся в нежных теплых лучах. Кажется, словно, шептался о чем-то с ней. Что-то говорил. И долго ждал ответа.

Но, проснувшись, не помнил, был ли мне послан этот ответ. Некоторое время лежал бездвижный, в койке, ожидая чего-то. А затем вспомнил о своей миссии. Вышел из шлюпки, последний раз оглядев посуровевшее море, затянутое серой пеленой волн – резкий ветер дул с дюн, неожиданно холодный – за ночь температура опустилась градусов до двадцати, так, что мне, привыкшему к местному пеклу, казалось непривычно холодно.