Николай Москвин - Узелок на память [Фельетоны]

Кадровик дважды перечитал запись беседы начальника цеха с Хусаиновым, поставил на ней входящий номер и подшил к делу.

— Так-то, молодой человек! Вот тебе очередное направленьице. Пойдешь теперь на предварительный инструктаж в отдел техники безопасности. Затем — в паспортный стол, а там, как положено, оформишь военный билет. Ну, а после этого тебя пощупает хирург, послушает терапевт, постучит молоточком по коленкам невропатолог…

Хотя Хусаинов был человеком закаленным и находился в хорошей спортивной форме, но и он не выдержал: сошел с дистанции.

Решил устроиться на другое предприятие — на фабрику «Заря». Надеялся, что путь к «Заре» не так густо усеян бюрократическими терниями. Наивный молодой человек! Ему опять пришлось брать все препятствия. А когда взял их, кадровик как бы мимоходом бросил:

— Теперь остается сущий пустяк: сдать все анализы в клинику и в баклабораторию…

— А-а-анализы? — стал заикаться Хусаинов. — А-а-а когда же на работу?

— Э-э-э, какой шустрый выискался! Кто не спешит, тот и на телеге зайца догонит.

Хусаинов «гонял зайца» еще семь дней. Ни свет ни заря он направился в бактериологическую лабораторию. Глянул — и фуражка съехала набекрень, волосы встали дыбом. Общественный распорядитель очереди поплевал ему на левую ладонь и химическим карандашом вывел четырехзначное число. Это был его порядковый номер. Далеко впереди маячила приметная фигура деда в разлинованном халате.

Внутри у Хусаинова клокотало, как шулпа́ в раскаленном казане́.

— Канцелярская крыса! — скрежетал он зубами.

— Это вы про начальника отдела кадров завода «Сантехприбор»? — участливо осведомился рядом стоящий очередник.

— При чем тут «Сантехприбор»? — удивился Хусаинов.

— Значит, о кадровиках мехкомбината?

— Опять не угадали!

— Да он, наверное, студент, — предположила смуглолицая девушка с черной косой. — Это у нас в пединституте сидят канцеляристы. Чтобы получить диплом, выпускнику нужно обежать тридцать четыре кафедры и организации. Мне уже пора ехать на работу в деревню, а я все мотаюсь с бегунком. Так мы называем обходной лист — бегунок.

— Каменные души! — выругался Хусаинов.

— Бездушные камни! — поправил его человек интеллигентного вида в пенсне. — Гоняют людей понапрасну. У нас в нотариальной конторе вавилонское столпотворение. По четыре тысячи копий ежемесячно заверяем. Маются люди. Недаром же говорится: ударишь камнем о кувшин, горе кувшину, ударишь кувшином о камень, опять же горе кувшину. Вот какой он бюрократизм — каменный!

…Бюрократические камни преткновения разбросаны не только у порогов предприятий и учреждений Казани. Нагромождения, истинные пороги этих камней встают на пути рабочих и служащих в городе Фрунзе. Они перекрывают бурный поток творческой инициативы трудящихся, дробят и распыляют его, ослабляют силу движения.

Гоголевский Собакевич признавал за честного человека во всем городе одного прокурора, да и того именовал свиньей. Иные фрунзенские кадровики и хозяйственники далеко переплюнули старосветского помещика. В каждом человеке они подозревают жулика и рецидивиста. Доверия ни на грош! Представь бумажку с печатью — и баста!

Наступило время летних отпусков. Люди радуются, предвкушая упоение заслуженным отдыхом. Радуются, да не все. Какая тут радость у тех, кто работает на обувной фабрике или на автобазе, на заводе имени Фрунзе или на городском почтамте? Кадровики этих предприятий придерживаются восточной поговорки: «Сначала сено скоси, а потом отдыхай». И вот отпускники, высунув языки, косят… справки.

Они должны раздобыть и представить в отдел кадров нижеследующие официальные документы:

а) От директора столовой (видимо, о том, что ты не спер ложку);

б) От судьи (о том, что на тебя не заведено уголовное дело);

в) От заведующего сберкассой (о том, что ты не унес сейф или картотеку вкладчиков);

г) От методиста по гимнастике (о том, что ты не уволок штангу);

д) От старосты хорового кружка (о том, что ты не укатил рояль и не похитил дирижерскую палочку);

е) От штаба добровольной дружины (о том, что ты не свистнул… свисток);

ж) От библиотеки…

з) От…

И так до «я».

…Нет, не всякий из щедринских головотяпов мог додуматься до такого!

Владимир Куницын очень смахивает на Барона из горьковской пьесы «На дне». То и дело подтягивая штаны, он по-бароновски жирными мазками рисует свое недалекое прошлое:

— Ассигнации, подобно осеннему листопаду, осыпали меня. Через мои руки, — «Барон» шевелит пальцами, словно надевая невидимые перчатки, — прошло полмиллиона целковых… Я пользуюсь, конечно, старым исчислением… Двести тысчонок осело вот в этих карманах! — «Барон» похлопал себя по тем местам, где пришиваются карманы, и, криво улыбнувшись, закончил: — Сейчас-то они, к сожалению, пусты.

— Расскажите, Куницын, как вы объегоривали клиентов, то есть брали взятки? — обращается к «Барону» прокурор.

— Да ведь ежели, гражданин начальник, обстоятельно рассказать обо всем, то вам придется слушать меня тысячу и одну ночь. А чтоб облегчить вашу работу, я на досуге составил поминаньице… Вот оно… Тут все указано — четыре графы: где, когда, с кого и сколько.

Куницын передает следствию ученическую тетрадку в клеточку, усеянную мелким бисером цифр. В ней с бухгалтерской аккуратностью все разложено по своим полочкам.

От этого «поминаньица» веет таким же цинизмом, как и от самого «Барона». С наглой ухмылкой он повествует о мерзостных, темных делишках большой группы спевшихся маклеров, в которой сам Куницын играл не последнюю скрипку.

С утренним поездом в Москву прибыл молодой, не по годам тучный, одетый с иголочки человек. Спустя час он звонил из комфортабельного номера гостиницы своему другу-приятелю Куницыну.

— Владимир Дмитриевич?.. Это я, Петя Золотницкий. Пламенный привет от папы!.. Экстренное дельце к тебе. Встретиться бы накоротке.

И вот инженер треста Куницын на крыльях летит в гостиницу к приезжему гостю. Он хорошо знает Петю, а еще лучше его папу, Ефима Золотницкого. Большими делами ворочали отец и сын на Кавказе. Однажды старшего Золотницкого поймали на большой Военно-грузинской дороге с поличным. В собственном автомобиле он вез из Гори целую гору дорогой лаковой кожи. Владелец машины подвизался в артели глухонемых в должности завхоза. Повертелся тринадцать дней, осмотрел ходы-выходы, хапнул товарец — и был таков. Поймали. Судили. Дали «десятку» строгого заключения… Не успели судьи глазом моргнуть, как папа Золотницкий очутился на воле. И опять за свое. Подрядился заведовать хозяйством в артели… слепых.

Сынок выдался весь в отца. Кое в чем даже перещеголял родителя. Вертелся у подъездов гостиниц, выклянчивал у иностранцев этикетки от нижнего белья, вешал их на подштанники, пошитые в артели инвалидов, и с успехом сбывал втридорога доверчивым любителям заграничного. С этикеток переключился на ассигнации. Стал спекулировать золотишком. Схватили за руку. Судили. Вывернулся. Свалил на соседа. Переменил адрес: поселился в Майкопе, устроился мастером ткацкого цеха в промкомбинате. И снова его повело налево.