Кирилл Веселаго - Призрак оперы N-ска

— Молодец, Стакакки!.. Что значит — сам актер!.. — слышались возгласы; голосование бойко пошло своим чередом.

— Что это за фигня была? — придвинувшись, вполголоса спросил Залупилов.

— Да я почем знаю?! Херня какая-то! — негромко ответил Стакакки. — Пошли; пора ковать железо.

— Товарищи, нам надо идти сейчас; увидимся завтра. Сегодня оркестровую и сценическую я отменяю — вы и так славно поработали!.. Лапоть, ты закончил с протоколами? Давай их сюда!

Нервно посмеиваясь, Драчулос и Залупилов быстро шли по коридору под сценой. Был поздний вечер; под предлогом большой технической репетиции для телевидения и пробы сценических механизмов хор и оркестр были отпущены домой; однако силовой кабель, питавший электричеством все театральные системы, как назло, оказался сегодня почему-то перебит — и работники технических служб тоже разбрелись по домам.

«Нет, ему теперь трудновато дернуться будет!», «У самого рыло в пуху; а у нас — сила!» — всячески подбадривая друг друга, стареющий тенор и бывший тромбонист вышли к огромным воротам с тыльной части театра, служившим для загрузки декораций. «Давай!.. Здесь вот, нажми-ка!..» — кряхтя и отдуваясь, они сняли запорную перекладину с ворот; одна из створок с протяжным скрипом отворилась. Выглянув наружу, Стакакки замахал кому-то рукой, и стоявший неподалеку автобус тоже, в свою очередь, открыл двери. Человек двадцать-тридцать здоровых молодых ребят в черных куртках и с повязками на рукавах, вооруженных мощными дубинками, проследовали к воротам театра.

— Русский театр надо вернуть русским! Долой позор нации с подмостков!.. Ни одна жидовская морда, ни одна чурка черномазая не должны уйти невредимыми! — заявил Драчулос бригадиру; Стакакки едва доставал своей начавшей исподтишка лысеть макушкой тому до плеча. Здоровяк, ухмыльнувшись, успокаивающим жестом положил на плечо тенора тяжеленную ладонь.

— А где остальные? — лихорадочно спросил Залупилов.

— Все в порядке; стоят с фронту, ждут сигналов… — ответил бригадир и забубнил что-то в портативную рацию.

— А с этими, охранниками в длинных пальто, что там? — поинтересовался Драчулос. Громила в черном деланно изобразил удивление:

— Какими такими, в длинных пальто? В морге со всех польта снимают!.. — и несколько боевиков, стоявших поблизости, подхватили жеребиный хохот старшего.

— Давай, еще человек пять — и пошли с нами! — распорядился Стакакки, и после недолгой возни импровизированная боевая единица, возглавленная Драчулосом и Залупиловым, направилась в сторону административного крыла театра.

…Да, друзья: все ближе развязка, и все ускоряется время — незыблемый закон любого финала. И если, в безнадежной попытке оттянуть конец, мы просто попробуем вспомнить — отталкиваясь, как говорится, от противного: был ли Абдулла вовсе бездарен? — то нам придется признать: конечно же, нет. И определенное вокальное мастерство, вкупе с ярким актерским талантом, также были свойственны и тенору Стакакки Драчулосу; и даже Позор Залупилов в лучшие годы свои был способен выпискнуть на тромбоне такую высокую ноту, что трубачи не из последних принимали вдруг от зависти бурый оттенок. Но, будто компас под воздействием топора, подложенного под него коварным поваром — как порой причудливо смещаются ориентиры в головах человеческих! и имеющий весьма значительную власть стремится к власти абсолютной, а человек далеко не безбедный неукротим в своем желании урвать от жизни еще и еще!.. И только лишь наивный оперный Мефистофель до сих пор полагает, что Сатана там правит бал — увы, это далеко не так; и падший ангел еще многому и многому смог бы научиться от удивительной, странной популяции, имя которой — советский человек. Советский человек в условиях дикорастущей демократии: не есть ли это новый Франкенштайн? Вопрос, впрочем, достаточно праздный — и я чувствую, как нетерпеливый читатель уже застучал пальцами по столу. Что же; будем играть по правилам и вернемся к нашим героям.

Сделали мы это как нельзя более вовремя: Стакакки и Залупилов, прихватив с собой двух бойцов национальной партии «Великая Русь» (и оставив других на всякий случай непосредственно за дверью), как раз вошли в кабинет главного дирижера N-ского Государственного театра оперы и балета имени Дзержинского.

Бесноватый, отдыхая после бурного дня, сидел в своем кресле, мирно попивая коньячок с режиссером Забитовым и обсуждая перспективу постановки «Русалки» Даргомыжского. Улыбка, засиявшая поначалу на лице Абдуллы Урюковича при виде Драчулоса, стала быстро угасать, как только дирижер повнимательнее присмотрелся к выражению лица тенора — и мгновенно сошла на нет при виде двух верзил в черном, на манер Сциллы и Харибды остановившихся у двери.

— Подпиши это; затем — ключ от сейфа и вали отсюда! — мрачно, не глядя другу в глаза, сказал Драчулос, положив перед Абдуллой на стол лист бумаги.

— Что?!. Что это значит?!. — заикаясь от неожиданности, спросил Абдулла.

— То и значит! — хрипло буркнул Залупилов. — Вы больше не художественный руководитель и должны немедленно сдать все дела, а после этого тотчас же покинуть театр…

— То… то есть как это?.. Позор, Стакакки, как это вы могли…

— Мы тебе жизнь и пост главного дирижера оставляем, паскуда! — вдруг визгливо заорал Драчулос; увидев на столе связку ключей, он попутно тут же сгреб ее себе в карман. — Думаешь, никто не догадывается, сколько ты наворовал уже?! Не хочешь делиться — пошел к чертовой матери; другим пожить да приподняться дай! Не хочешь добром — все потеряешь, козел черномазый!!! Ты всерьез что ли думаешь, что каждой чурке оперы о себе ставить дозволено?!

— Так это просто бунт!.. — вдруг крикнул Арык Забитов, все это время сидевший молча, как вкопанный. (Кресло его располагалось спиной к двери, и посему легкой кавалерии мятежников он не видел). — …Да ты как смеешь в таком тоне разговаривать с маэстро, шакал?! Или ты не понимаешь, что…

— Взять мартышку нерусскую! — гаркнул Залупилов; боевики радостно устремились к Забитову. Лихорадочно обернувшись, Забитов как раз успел увидеть стремительно приближавшийся к его лицу кулак, но увернуться от него уже не успел. Ощутив мощный, резкий удар и разом увидев несколько ярчайших звезд первой величины, Забитов раненой птицей рухнул под стол.

— Хватай чурку!.. Научи-ка узкорылого жизни!.. — как будто сквозь туман доносилось до его слуха.

Каким-то шестым чувством (которое в данный момент, потеснив все остальные, вылезло на первый план), Арык Забитов почувствовал близость смерти. Возможно, если бы у него в запасе было немного больше времени, он бы даже процитировал Германа: «О, страшный призрак, смерть! Я не хочу тебя!..» Но на подобные отвлечения времени у режиссера не было — и потому, встав на четвереньки, он обходным маневром со скоростью голодного таракана пронесся под обоими столами в сторону выходной двери — и, поднявшись на ноги, рванулся к спасению.