Кирилл Веселаго - Призрак оперы N-ска

— Да, нам надо будет наверстывать и наверстывать… Но теперь-то труднее будет: чурка ведь все сливки сняла!..

— Я просто офигеваю… — Стакакки, бросив бумаги на стол, подошел к бару. — Давай-ка, Позя, выпьем: сегодня мы сделали великое дело; мы молодцы с тобой…

— Стаканчик, это мне просто кажется — или… Ты ничего не чувствуешь?..

— Ты чего?

— Да будто трясет как-то театр, как если бы землетрясение какое-то… И гул все время какой-то… А?..

— Так это наши ребята Абдуллу по театру гоняют!.. Ха-ха-ха! — расхохотался Драчулос. Он протянул Залупилову стакан, налитый почти до краев. — Рвани-ка, старик: все землетрясение как рукой снимет!..

— Слушай, а если они его… того? Если замочат Абдуллу — не повесят на нас мокруху?

— Позик, мы ж не дети: уже два дня заява в Речном РУВД лежит: терроризировала-де нас «Великая Русь»; деньги вымогали, здоровью близких угрожали… Я ведь наполовину грек, на четверть — грузин… А ты?

— А я молдаванин… На все сто! — неуверенно откликнулся Залупилов.

— Ну вот! Чего же нам бояться?..

Революционеры подняли стаканы; оглядевшись в кабинете уже как бы на правах хозяина, Залупилов просто по старой привычке вдруг выпалил: «Аллах акбар!» — и осекся, испуганно глядя на Драчулоса.

— «Бесмелла рахман рахим!..» — откликнулся тенор, как ни в чем не бывало, и истово прильнул к своему стакану.

Приехав в N-ский международный аэропорт «Большие Полянки», Абдулла Урюкович подошел к кассе. У него в паспорте стояли австрийская, уругвайская, гвинейская, французская и финская визы.

— Когда ближайший самолет? — спросил он в кассе. — Что?.. Все равно, куда…

Ближайший рейс был на Франкфурт, и отправлялся он через два часа. Пройдя таможенный контроль — вещей у Абдуллы с собой, как вы помните, не было — он принялся нервно расхаживать по залу ожидания.

— Наши граждане на Франкфурт есть? — интересовался тем временем таможенный офицер у служащей на регистрации. — Поступил циркуляр Федеральной службы безопасности; четыре фамилии: Бесноватый; Огурцов… Что?! Это точно?.. Немедленно проверьте! Времени до посадки еще достаточно…

…Прильнув лбом к холодному стеклу, Абдулла тупо смотрел в темноту. Какой-то маленький частный самолетик, сверкая огнями, лихо подрулил почти к самому зданию аэропорта. Что-то в облике самолета задержало внимание Бесноватого; приглядевшись, он понял, что именно — и волна горячего восторга обдала его с головы до ног: на борту летательного аппарата красовалась эмблема Шайзебергского фестиваля!

Дверца самолета открылась, и на ступеньках появился Бустос Ганс. Оглянувшись по сторонам и затаив дыхание, Бесноватый подошел к двери с надписью: «Выход без сопровождения запрещен!» — и опрометью бросился к самолету.

— Бустос, родной мой!.. Неужели это ты?! Тут такое случилось…

— Я знаю, милый… Я уже все знаю! Ты без багажа? Скорее; забирайся скорее — нельзя нам медлить…

И личный самолет Бустоса Ганса, так и не заглушив моторов, бойко покатил ко взлетной полосе.

…Майор Илюшин сидел в своей видавшей виды «Волге», не трогая ее с места. Операция была закончена, но он все покуривал, слушал радио, да задумчиво смотрел на театр. По радио как раз началась спортивная сводка, — когда, чем-то необычайно встревожившись, Илюшин вышел из машины.

На Театральной площади, постепенно нарастая, явственно слышался какой-то гул, похожий на подземные взрывы или отдаленную артиллерийскую стрельбу. Вдруг, как раскат грома, окрестности потряс страшный грохот — и криво расчертив фасад, как будто перечеркнув его крест-накрест, на здании театра образовались две огромные трещины. Одна из колонн, украшавших театр, медленно-медленно отделившись верхушкой от аттика, повалилась вниз; упав на крышу автобуса — передвижной телестудии фирмы «Пи-Си-Пи» и приплющив его к асфальту, колонна грузно раскололась надвое. Другая колонна, недолетев до земли, рассыпалась в воздухе огромной кучей камня и штукатурки, похоронив под собой «Мерседес» администратора Есаулова (выпив сегодня больше, чем обычно, он отправился домой на такси).

Илюшин потер глаза. Оконные стекла оглушительным градом посыпались на мостовую. Вновь раздавшийся удар грома ознаменовал собой следующее: правая стена, покачнувшись, целиком полетела вниз — а левая часть театра вдруг, на глазах обращаясь в труху, ссыпалась внутрь — туда, куда только что с треском обрушился купол здания. Какое-то время купол еще был виден, но фасад, лопнувший на множество частей, тут же разбил, сплющил его и погреб под грудами битого камня.

Скрежетало кровельное железо, гулко взрывались софиты, звонко лопались тросы; балки и трубы, выворачиваемые с веками насиженных мест, отчаянно визжали… Где-то бахнуло; посыпались голубые искры — и вот уже тут и там по развалинам заскакали веселые язычки пламени, с каждым мгновением становясь все больше…

Раскаты грома не утихали; вот левое крыло здания, до сих пор почти неповрежденное, вдруг развалилось, как карточный домик — и из какой-то лопнувшей магистрали высоко в небо забил мощный фонтан воды и пара. Среди всего этого светопреставления одна из колонн все еще продолжала стоять, указывая ввысь беспомощным перстом; но вот и она пошатнувшись, повалилась вправо — и административная часть здания, расколовшись надвое, вдруг начала быстро проседать в разверзающийся под ней асфальт.

Разбуженные шумом и грохотом, жители близлежащих домов стали высовываться из окон и выходить на улицу, но здание театра (а вернее то, что от него оставалось) полностью скрылось в плотнейшем облаке цементной пыли, дыма, трухи и пара. Поэтому никому не было видно, как откуда-то прямо из развалин, словно из преисподней, выскочил человек. Густой слой грязной пыли и мусора покрывал его с ног до головы; полы длинного плаща обгорели. Под мышкой левой руки неизвестный влачил кое-как свернутый в рулон старинный гобелен из кабинета главного дирижера; правая же его рука была занята огромным портретом Чайковского в бронзовой раме. Часто-часто матерясь и шмыгая носом, Стакакки Драчулос (а это был именно он), поудобнее закинув гобелен себе на спину, быстро доковылял до улицы Мазохистов и, не оглядываясь, скрылся за углом никем не замеченный.

…Когда же дым и пыль, наконец, рассеялись, то вместо N-ской оперы имени Дзержинского взорам горожан предстала огромная куча строительного мусора — и, в перспективе, ранее зданием театра наглухо закрытой — купола окруженного тополями Преображенского Собора и спуск к реке. Внизу, у реки, просветлевшее небо уже принимало нежный золотисто-розовый оттенок: приближалось время рассвета.

1994 — 1995