Борис Егоров - Сюрприз в рыжем портфеле (сборник)

1970

С некоторых пор я стал непротивленцем.

Исповедую принцип непротивления злу.

И очень, скажу вам, доволен, придя к этому убеждению. Сожалею только, что поздновато осенила меня мудрость.

Раньше я возмущался, если в учреждении меня отфутболивали от стола к столу. Горячился, услышав презрительное: «Много вас тут ходит». Кипятился, если меня приглашали к одиннадцати, а принимали в семнадцать. Я взрывался, получив из химчистки свой пиджак с теми же пятнами, что и были, но увеличенного размера. Во мне всё бурлило при такой, например, сцене: пассажир даёт водителю такси деньги, рассчитываясь за поездку, а шофёр не берёт их: «У меня нет сдачи. Если вам сдача, нужна, сбегайте куда-нибудь разменять. Да побыстрее!»

Я говорил кому-то горькие, обидные слова. И кто-то говорил мне слова ещё более горькие и обидные.

Теперь всё по-другому. Я не возмущаюсь. Не горячусь. Не кипячусь. Не взрываюсь. И во мне ничто не бурлит.

Я берегу нервы.

Говорят, теперь — это самое главное.

И представьте, сейчас мне живётся ничуть не хуже, чем раньше, когда я горячился, кипятился, критиковал устно и письменно.

Конечно, выдержку надо приобретать. Она приходит не сразу. Иногда чувствуешь: вот-вот вспыхнешь. Начинаешь считать. До десяти. До ста. До тысячи. Или самовнушением заниматься. Допустим, в магазине на рубль обсчитали. С твоих уст вот-вот сорвётся: «Какого же вы…» Но ты говоришь себе: «Спокойно. Обсчитали только на рубль. А могли и на три и на пять. Но ведь не стали же этого делать, Есть всё-таки приличные люди, знающие меру…»

Словом, я никого не критикую. Я только улыбаюсь и говорю: «Спасибо».

Недавно судьба загнала меня в районную столовую.

Это, конечно, не «Метрополь».

Щами многосуточными пахнет. Шницелем пережаренным. На полу не очень чисто. И скатерти на столах такие, словно в них антрацит носили.

Присел я за столик, меню читаю. И тут подходит ко мне официантка. Говорит (не голос-сухой лёд):

— Ну что? Так пришли посидеть или брать что будем? А то мы скоро столовую на обед закрываем.

— Буду, — говорю, — брать.

— Только учтите: отбивные кончились. Люли кончились. Полтавские с гарниром кончились. Диетические без гарнира кончились. Азу тоже не пойдёт. Может пойти только шницель. А на первое щи.

— Очень, — говорю, — хорошо.

Относительно щей обоняние меня, как видите, не подвело. И насчёт шницеля я не ошибся: на кухне горел именно он. А я запах горелого шницеля за километр различаю. Особенно после того, как бросил курить.

Официантка объясняет мне, что «пойдёт», что «не пойдёт», а я тем временем скатерть на другую сторону переворачиваю. С другой стороны она почище. Только штамп на ней стоит пугающий — большой и чёрный. Мазутом напечатанный.

— Так-то совсем прилично будет, — говорю я довольным голосом и разглаживаю скатерть ладонями.

— Ну, а закажем что? — спрашивает официантка.

— Сначала веничек бы, а? Вы бы там пока что на кухне, а я бы тут… извините, как вас зовут?

— Лида.

— …а я бы тут, Лида, пол подмёл…

— Острите?

— Нет, вполне серьёзно.

— Издеваетесь?

— Что вы! Как я могу допустить такое? Мой возраст и моё положение не позволяют…

— Какое же у вас, интересно, положение?

— Простой рядовой потребитель.

— Вы, случайно, не санэпидем…

— Никакой я не эпидем.

— Да? — с недовернем спрашивает она.

Лида уходит за перегородку, и я слышу, как она разговаривает, видимо, с раздатчицей:

— Слушай, Саш, там сидит тип один. То ли начальник, то ли шизофреник…

— А может, и то и другое?

— Не знаю.

— А что он: возмущается, командует?

— В том-то и дело, что не возмущается. А тихий он. Скатерть сам перестилает. Веничек просит…

— У начальников такие странности бывают. Вроде прикидываются. Под простых играют…

— А он и говорит, что простой, рядовой… Слушай, Саш, у тебя солянки мясной не осталось?

— Нет, щи только остались, от которых самой тошно. Но ты подай их вот в этой тарелочке… Специально на случай держу. И салфеточки бумажные на стол поставь, не пожалей.

Лида делает веерок из бумажных салфеток и говорит мне:

— А как закроем на перерыв, подметать начну… Эх, публика! Насорят, набросают. Только убирать поспевай.

Я хлебаю щи и приговариваю:

— Очень вкусно. Если можно, будьте добры, принесите мне книгу жалоб и предложений… Я благодарность хочу написать.

Лида растеряна. На её лице недоумение. Она снова удаляется за перегородку, и я слышу:

— Саш, он просит книгу жалоб, чтобы написать благодарность.

— Ха! Благодарность? За что?! Это он тихо выманивает у тебя книгу, чтобы настрочить самую настоящую жалобу. Вот хитрая бестия! Но мы тоже не лыком шиты. Не первый год с такими встречаемся. Ты скажи ему, что книга в сейфе, ключи от сейфа у директора, а директора вызвали наверх. Если хочет, пусть пишет заметку в стенгазету. А вообще я ему, этому негодяю, сейчас такую отбивную зажарю и такой гарнир к ней соображу, что его жена родная так никогда не кормила. Для себя ведь котлету оставила.

Разумеется, мои встречи с представителями сферы обслуживания каждый раз протекают по-разному.

На днях стою в очереди за транзистором «Сокол», и вдруг продавщица объявляет:

— «Соколы» кончились.

А я сам видел, как она две штуки под прилавок сунула. Делаю вид, что объявления не слышал, и прошу:

— Выпишите чек на «Сокол».

Девица раздражённо цедит сквозь зубы:

— Предупреждала: кончились.

А я молча рукой под прилавок показываю.

— Эти для выставки, для витрины оставлены, — говорит она. — И не тычьте пальцем.

— Спасибо, — говорю, — спасибо. Вы так любезны. Сколько выбивать?

— Вам же русским языком сказали: не про-да-ют-ся.

— В магазине — и не продаются? А я уж хотел вам благодарность написать.

— Вы что, правда, не понимаете русского языка?

Тогда другая продавщица говорит:

— Вика, он действительно не понимает. Он не наш. По всем манерам. Он иностранец. — И в мою сторону: — Парле ву франсе?

Я отвечаю:

— Уй.

— Отдай, Вика, транзистор этому французу. Ещё неприятность наживёшь. Ноту пришлют.

Вика достаёт из-под прилавка транзистор, показывает мне, как его включать, как выключать, даёт послушать отрывок музыки, затем выписывает чек. А я своё:

— Позвольте благодарность…

А она отвечает, озарившись широкой — на все зубы — улыбкой, как на рекламном плакате:

— Мы работаем не за благодарность. Наша задача — как можно лучше обслужить покупателя.

Другая добавляет:

— Компрене?

Я ухожу и слышу за спиной:

— Ну и дура ты, Вика. Иностранца от нашего отличить не могла. Наш — он бы орать стал.

А я не ору. И не жалуюсь. И не требую директора. Я непротивленец. И моё поведение для работников сферы обслуживания непонятно, оно сбивает их с толку.