Борис Егоров - Сюрприз в рыжем портфеле (сборник)

Возражая автору этих строк, они скажут: мы на полу не лежали, в наших комнатах так тесно, что упасть на пол практически нельзя, можно упасть только на чертёжную доску соседа.

Что. ж, тем хуже! Тем острее проблема, тем чаще раздаются выкрики:

— Свежего воздуха дайте! Атмосферушки!

1967

Это произошло задолго до того, как были изобретены газовые горелки «друммондова света» и ляписный карандаш.

Задолго до того, как на экраны вышли фильмы «Развод по-итальянски» и «Свадьба по-болгарски».

Задолго до того, как с прилавков магазинов исчезли осетровые и появилась угольная рыба, палтус, умбрина и бельдюга.

Задолго до того, как футболисты впали в сентиментальность и после каждого забитого мяча стали целоваться, как институтки, сдавшие экзамен по изящной словесности.

Шёл по девственному доисторическому лесу доисторический бородатый Брюнет и вдруг услышал из ямы, которая служила ловушкой для зверей, крик о помощи:

— Игомоп!

На дне ямы лежал угодивший туда, видимо, по рассеянности или близорукости доисторический бородатый Блондин.

Брюнет вытащил пострадавшего из холодной и сырой ловушки, завернул в снятые с себя шкуры и отнёс в пещеру, где отпаивал Блондина чаем из сушёной доисторической малины и растирал его растопленным жиром ихтиозавра.

Через некоторое время, возвращаясь с охоты, выздоровевший Блондин увидел лежащего в траве Брюнета. На груди у последнего зияли кровоточащие царапины — следы тяжёлой неравной схватки со страшным зверем.

— Игомоп! — попросил Брюнет.

— Ыт лешп, — равнодушно ответил Блондин и не спеша побрёл со своей добычей дальше.

Это был не блондин, а негодяй.

Так в человеческом роду возникло явление, позже получившее название: свинство. В смысле — чёрная неблагодарность.

С тех пор прошло премного-много лет. Росла и крепла цивилизация. В числе множества мудрых и полезных вещей были изобретены ротационные машины и радио.

На ротационных машинах стали печатать газеты с морально-этическими статьями. А по радио стали передавать беседы, как вести себя в обществе и можно ли пить коктейль через край бокала или обязательно тянуть его только через соломинку.

А свинство осталось. В той или иной мере.

… Много лет преподавала в школе учительница С. Старательно сеяла разумное, доброе, вечное. Вкладывала в любимое дело всё время, все силы, всю душу.

Академиков, адмиралов и маршалов среди её бывших учеников не было, но просто хороших специалистов — штатских и военных, — ребят, вышедших в люди, можно насчитать много.

И вот наступил момент грустный и торжественный, учительницу провожали на пенсию.

Проведя последний в своей жизни урок, она пришла в зал, где в её адрес, должны были прозвучать тёплые благодарственные, слова.

Но проводы вышли серенькими. Кто-то невнятно сказал «от имени и по проучению». Кто-то сделал заявление «по поручению и от имени». Потом учительнице в знак высокой оценки её долголетних трудов преподнесли подарок — старый, невесть в какой пыльной кладовке раздобытый на этот случай самовар. Покипел за свою длительную сознательную жизнь! Попускал пару! И давно ушёл на покой.

Дальше включили радиолу, танцевали «Школьный вальс». Непринуждённо работая ногами, тихо подпевали: «Учительница старая моя…»

А старая учительница сидела в тёмном уголке, где висели регланы и макинтоши, и плакала. Грубо, жестоко обидели её этим самоваром. Не дорог, говорят, подарок, а дорога любовь. Любви не чувствовалось. Не проступала она сквозь тусклые медные самоварные бока.

Подруга учительницы написала письмо в редакцию. В нём она поделилась мыслями по поводу происшедшего. Редакция переслала письмо в местный оно. А оно помедлил и ответил: действительно, мол, имело место непродуманное, с точки зрения ритуальной, отношение к факту проводов учительницы на пенсию, Боже, как иные умеют утопить здравый смысл в нейтральных коллежско-департаментских выражениях! Но ошибка исправлена: учительницу вызвали и дали ей «часы наручные». Из дальнейших сообщений стало известно, что самовар сдали в утиль.

Некрасиво получилось у вас, дорогие блондины. Дело, как вы понимаете, не в стоимости предмета. Можно было и без предмета, но с душой.

О случае в школе я рассказал мастеру участка машиностроительного завода… Вопрос для него оказался больным.

— Вот и я скоро уйду, — произнёс он. — Но знаю, что подумают обо мне и что скажут. Наконец-то, мол, отчалил, старый придира. Давно пора. А какой я придира? Требую., учу. Иначе разве имели бы люди на моём участке такие высокие разряды? А благодарности не жди. Вот Максимка из второй бригады, молодой парень, — сколько я ему помогал, болел за него. А на днях знаете как он мне ответил? «Что ты, говорит, Прокофьич, лезешь в мою работу?» А я ему: «Учу тебя. И не в первый раз. За это не огрызаются, а «спасибо» говорят». А он: «Что это вы про «спасибо»? Вам за это зарплату платят»…

Рассказал мастер и про другого Максимку. Тот из бывших учеников в начальники вырос. Вызывает иногда Прокофьича к себе в кабинет, журит по производственной линии, даже излишнюю строгость на себя напускает: «Как это тут вы, понимаете, мне работаете?» О прошлом, о том, что когда-то был фрезеровщиком на участке Прокофьича, никогда не вспомнит, слова доброго не скажет. Так прямо сразу потомственным начальником он и родился.

Я сказал мастеру, что всё это заслуживает фельетона. Он ответил:

— Как хотите пишите. Только фамилии моей не упоминайте. Получится, вроде я благодарность себе выпрашиваю.

Когда я ушёл от него, то вспомнил о письме одной женщины. У неё рано умерла младшая сестра. Осталась дочь сестры Лида — школьница второго класса, которую надо было растить и воспитывать. Теперь девочка стала взрослой. Со своей приёмной матерью часто конфликтует: недовольна жизнью, плохо в комнате, мало нарядов.

Сказала как-то Серафима Васильевна: «Знаешь, Лида, во времена нашей юности поменьше всего было, а работали побольше. И рады были. Ты вот медсестра. Устроилась бы на дополнительную работу. С больным посидеть или подежурить…» Лида возмутилась: «Что вы всё про свою юность?. Наша юность — другая…»

И вот Серафима Васильевна взяла напрокат пишущую машинку — она в прошлом машинистка, но профессию эту оставила из-за болезни рук — и выстукивает по вечерам английские «русские сапожки» для Лиды. Мужа у неё нет. Замуж она не вышла. Из-за той же Лиды. На то, что приёмная дочь отплатит ей в будущем за заботу помощью или просто вниманием, она не надеется…

Потомки доисторического Блондина, который бессердечно ответил попавшему в беду Брюнету «ыт лешп», иначе говоря — «пшёл ты», бывают разные. Одни иронически-снисходительно величают своих преподавателей и наставников «предками» и относятся к ним соответственно, как к индивидам недостаточно высокоорганизованным, странноватым, не способным понять некоторые тонкости современного бытия. Другие, окончив вуз, не выражают желания творчески трудиться во вскормившем и вспоившем их городе Елабуге: очень уж он малостоличный, не столь там респектабельный народ. Третьи в день 9 Мая задают наивный вопрос надевшему ордена и медали бывалому фронтовику: «Что это вы сегодня так вырядились?»