Борис Егоров - Сюрприз в рыжем портфеле (сборник)

Вилли делает успехи

«Какой нынче праздник?»

Гром с ясного неба

Ромашкин вступил на однотрубненскую землю с гарантийным письмом, что насосы будут отгружены в течение недели: гроссмейстер межведомственных комбинаций Ферзухин слово сдержал.

Едва спрыгнув с подножии пассажирского экспресса «Восток — Запад», Ромашкин увидел Настю. Настя в белом кружевном кокошнике торговала пирожками.

— Торгуете, Настенька? — спросил Костя. — Сбываете домашнюю продукцию?

Настя зарделась, сказала смущённо:

— Мамка заставляет. Телёночка зарезали. Хотите пирожок? Вы ведь с дороги.

— Нет, спасибо, Настя. Не надо мне этого пирожка. Не та в нём начинка!

— Что нового в центре?

— Что нового? — с беспечной весёлостью переспросил Ромашкин. — Много нового. Едет к нам в Однотрубный большая государственная комиссии… Человек тридцать или сорок.

— Что же она — с проверкой?

— С проверкой, Настя. Всё будет смотреть: и город, и стройку, и как живём, и как работаем.

— А это у вас что? — спросила Настя, указывая рукой на киноаппарат.

— Кино будем снимать, Настенька. Хотите, вас запечатлею?

— Ой, нет, ни в коем случае!

— Моё дело — предложить. Ну, привет! Желаю дохода с оборота! Прибавочной вам стоимости!

По обочинам дороги, идущей со станции, стояли новые фанерные щиты, взывающие: «Не проходите мимо!»

Рисунки Орликова сопровождались стихами Вилли Сапрыкина.

Часть из них посвящалась текучке кадров. Новых людей на стройке не всегда встречают радушно: не сразу устроят, не торопятся обеспечить крышей над головой. Заместитель Росомахина по быту Чаевых отдал только что выстроенное двухэтажное, общежитие иод показательный Дом техники. Понаставили там стендов с фотографиями, завели «учёного секретаря совета дома». Учёный пребывает в одиночестве, дичает оттого, что нет собеседников, грызёт ногти от скуки, бьёт хлопушкой мух, чтобы не засидели стенды… А жилья недостаёт. Со столовыми по-прежнему малоблагополучно. И люди уходят со стройки. Вот и возникает текучка.

Стихи были такие:

На рисунке был изображён человек, весьма похожий на Чаевых: нос лепёшкой, лысина обрамлена подковкой уцелевших волос, узкие глазки. Такие узкие, словно их прорезали лезвием безопасной бритвы.

Человек с безмятежным полусонным лицом сидит за канцелярским столом и не видит, как люди с чемоданами и узлами бегут на станцию, к поезду.

Другой рисунок весьма выразительно воспроизводил автогонки на дороге «Карьер — отвал». Стихи назывались «Васька, жми до отвала?»

«Ого, Вилли, ты делаешь успехи! — подумал Ромашкин. — А то прокисал бы на своей метеостанции, писал жалобные вирши об уходящих пароходах… Быть тебе, Вилли, первым поэтом в Однотрубном!»

Навстречу Косте шёл Петрович. На нём, как всегда, была телогрейка. И как всегда, он был под градусом. Что поделаешь? Специфика работы на холодильнике! Петрович шагал к станции, наверное, в пивную.

— Какой нынче праздник? — озорно подмигнув Петровичу, спросил Костя. — День защиты детей? Шахтерово воскресенье? Спас?

— Не. Получка вчера была. Сегодня опохмеляемся.

— А вы знаете, Петрович, один великий человек сказал: нельзя превращать опохмелку в пьянку самостоятельного значения.

— Да? Какие умные все стали! Ты поработай с моё на холодильнике!

Я но хочу работать на холодильнике. Тем более что там скоро будет работать комиссия.

— К-какая комиссия?

— Такая. Обыкновенная. По проверке. То да сё. Ну, вам-то что волноваться? У вас лучшие отпеты…

— Комиссия? На холодильнике? — переспросил Петрович, трезвея на глазах.

— Но только на холодильнике. Во всём городе, на стройке. Человек… пятьдесят или шестьдесят из центра. Но об этом — никому! Секрет.

— Сам знаешь: гроб-могила, — прошамкал Петрович.

По дороге до Апиендиксова тупика Ромашкии успел в доверительном порядке поделиться «секретом» ещё с несколькими людьми.

Дома, за «простынёй на верёвочке», Костя нашёл записку Люси: «Милый Костик! Я уехала. Если провалюсь, вернусь быстро. Бумаги для твоей коллекции лежат к условленном месте. Целую тебя, Рыжий!»

В избе никого по было. Костя побренчал на гитаре, сел разгадывать кроссворд. В управление к Росомахину он но спешил.

Вскоре прибежала Актиния.

— Здравствуй, здравствуй, Костя! — прямо с порога начала она. — Приехал, значит. А у пас тут такие дела! Комиссия, говорят, едет большая! Или ревизия. И сам вроде даже приедет. И с ним человек… сто. К чему бы так много?

— К чему? Обыкновенное дело, — простецки сказал Ромашкин. — Ну, по партийной линии представители, по комсомольской контролёры, следователи, прокуроры, ревизоры, ОБХСС…

Актиния всплеснула руками:

— Поди ж ты! А я — то гадала, что это последние дни вороны всё каркают?

— У кого вы про комиссию узнали?

— Шурка-кривая сказала. Которая из буфета. Я её около сберкассы встретила. Идёт, наверное, деньги со своей книжки снимать. Недостачу небось чует…..

— А откуда Шурке известно?

— Телефонистка, подружка её, сказала. Она же все разговоры слышит…

— Ай-яй-яй! Такой шум будет, какого не слыхали в Тралии, Валии, Трындии и Брындии, взятых вместе! Вот, значит, к чему вороны каркали, — заключил Ромашкин.

От любопытных вскоре пришлось отбиваться: «Ну, скажи, Ромашкин, правда это, что комиссия?… Ты же только из центра. Слыхал что-нибудь?»

Примерно так сформулировал свой вопрос и директор Росомахин.

— Слыхал, слыхал кое-что… Говорят вообще… — подтвердил Ромашкин.

— Насосы привёз?

— Отгружают.

— Так, так. Отгружают, стало быть. А что же ты всё-таки слыхал?

— Что комиссия приедет… или делегация. Может быть, сам будет, а кто сам — не знаю… — уклончиво ответил Ромашкин. — И с ним, как водится, писатели, журналисты.

— Ну что же? С тем, что мне тут доложили, совпадает…

Росомахин заказал междугородный разговор и в присутствии Ромашкина говорил с товарищем Кристальным. Начал Росомахин беседу издали. Делился мыслями на общие темы и только в конце поинтересовался, не намерен ли Кристальный заглянуть на стройку. Кристальный, как видно, сказал, что намерен… После этого снова толковали о том о сём.

— Что же вы его прямо не спросили? — с лёгкой наивностью спросил Костя Росомахина.

— А я не хочу ставить вопрос в лоб, чтобы он не подумал, что мы тут боимся этого приезда. И готовиться специально будем,

— А чего бояться? Что сделали, то и увидят. За хорошее похвалят, за плохое побранят. Вся наша жизнь состоит из взлётов и падений, — простодушно сказал Ромашкин.