Борис Егоров - Сюрприз в рыжем портфеле (сборник)

— Вот что, Гнедой, нас плохо читают. Журнал-то лежит… Не берут. Что-то делать надо…

Секретарь застенчиво потупит очи и зальётся багровой краской стыда. Реплику редактора он принимает непосредственно в свой адрес. По должности он привык отвечать за всё и всех. Ему стыдно за редакцию, которая выпускает малоаппетитный журнал, и стыдно за читателей, которые ведут себя несколько бестактно.

Собеседники горестно молчат и смотрят в окно. За окном кипит жизнь. Но до страниц журнала она почему-то не доходит. Или доходит, но уже утратив температуру кипения. Чуть тёпленькой, в охлаждённом виде.

Молчание прерывает редактор:

— Я часа на три-четыре уезжаю: жену в поликлинику везу. А вы на пять вечера назначьте совещание. Журнал надо оживлять.

В назначенное время в пустынном редакторском кабинете сидит только один-единствеиный человек — молодая литсотрудница Савраскина. Ей нельзя опаздывать на совещания: у неё ещё не окончился испытательный срок.

Потом приходит завотделом писем и массовой работы Отцовский. Он тоже старается неукоснительно соблюдать дисциплину: ему скоро на пенсию.

В коридоре настойчиво и неотвязно звучит трель электрического звонка. Это курьер, который сегодня заменяет секретаря-машинистку, напоминает остальным сотрудникам: «Все наверх!»

Через минуту в кабинет вваливается целая толпа: завотделом очерков Нинель Сорока, художник-оформитель Тёр-Овезов, озабоченный Гнедой.

Последним, прикрыв за собою дверь, входит заместитель редактора Кормилицын. Это ветеран журнала. Будучи много лет заместителем, он пережил шесть редакторов. Причём снимала их по странному и, более того, роковому совпадению всегда в то время, когда Кормилицын находился в дальней командировке. А ездил он, кстати, не очень часто… Но как-то сердце ему, видно, подсказывало, когда надо ставить штамп на командировочное удостоверение. Отбушуют бури. Кончат работать комиссии. Придёт новый редактор, и вот из Горной Шории возвращается Кормилицын:

— Здравствуйте. Я ваш зам. Будем трудиться сообща.

Сейчас Кормилицын рассеянно листает последний номер журнала. Гнедой, по желая терять времени, с ожесточением правит рукопись…

«Самого» ещё нет, он задерживается, и в конце стола совещаний одиноко стынет чай, принесённый для Смурова заботливым курьером.

В ожидании «главного» собравшиеся ведут приглушённые беседы. Шёпотом. Как на гражданской панихиде. Никто не рискует нарушить священную тишину этого кабинета.

Но вот появляется Смуров, и атмосфера мгновенно приобретает деловой, творческий накал.

— До чего договорились? — спрашивает он, на ходу снимая пальто,

— Ждём вас.

— Зря. Почему без меня не начали?

Гнедой неопределённо пожимает плечами. Он отлично знает, что в отсутствие Смурова говорить бесполезно.

— Вот что, товарищи, — обращается Смуров к сотрудникам. — Нас плохо читают. Журнал лежит в киосках. Не берут. Вернее, мало берут. Надо его оживлять. Послушаем ваши предложения.

Первым начинает Отцовский. Он всегда начинает первым, независимо от степени готовности. Отцовский — активист совещаний.

— Занимательного, скажу прямо, не хватает на наших страницах, — говорит он. — Интересного нет. А в жизни столько, между прочим, всякого происходит… Э-э-э. Вот на днях читал где-то: в контору леспромхоза во время совещания забежал волк. Поднялась паника, председатель с колокольчиком залез в шкаф. Но нашёлся мужественный человек, который…

— А может, волк правильно поступил? — перебивает Отцовского Нинель Сорока. — Всё-таки одним совещанием меньше. Работать надо, а не заседать.

Нинель Сорока предлагает перепечатать эту заметку и дать ей заголовок: «Я волком бы выгрыз бюрократизм…» По кабинету прокатывается лёгкий смешок.

— Товарищ Сорока, — призывает к порядку Смуров, — вы очень любите острить на собраниях, а очерки у вас скучные. Направьте свой юмор на пользу журнала.

— Эго верно, — откликается Тёр-Овезов. — юмора у нас нет. Уголок бы хоть такой завести…

— Да-да! — поддерживает Отцовский. — Юмор и сатиру надо поднимать. Читатель, он это дело любит. И скажу прямо, удивительно, почему мы пи разу не обращались к Маршаку, Михалкову или Семёну Нариньяни. Враз напишут! Им только подсказать. Мысль подбросить. А ведь это так просто!

Коллеги стыдливо молчат. Коллегам совестно, что по их вине три мастера сатиры находятся в ужасном простое.

Почувствовав внимание, Отцовский распространяется дальше:

— И почему сатире — только «уголок»? Скажу прямо: чем больше, тем лучше. Пусть хоть полномера…

— Наш журнал не юмористический, — строго замечает Смуров.

Отцовскому приходится поправиться:

— Много мы, конечно, не наберём. Ну, пусть страничку, пусть колоночку: наверху карикатурна, внизу — басенка. Очень славно получится!

Юмор бесповоротно загоняется в «уголок».

— Оформление, чёрт возьми, изменять надо! — раздаётся крик отчаяния.

Эти слова встречают с энтузиазмом. В оформлении тут же, находят катастрофические упущения. Всё с упрёком и вызовом смотрят на Тёр-Овезова. Это он, злодей, своим старомодным оформлением «гробит» гениальные тексты! Это он засушил журнал!

Выясняется, что художник лишён смелости. Он рутинёр. Печатает чёрным по белому.

— А посмотрите журнал «Перемена»: они ухитрились белым — по чёрному!.

— И как заголовки ставят! Чуть ли не вверх ногами. Читатель сразу ошарашен. Как пыльным мешком…

— А рисунки-то у них не традиционные. В стиле «модерн». Под Пикассо.

Лёд тронулся. Все оживлённо галдят. Все ратуют за «модерн» и выдумку.

Предлагается на обложке жирным шрифтом печатать содержание. Или сообщать читателям, над чем работают для журнала Шолохов, Мдивани и Твардовский.

Правда, в это время кто-то скептически замечает, что с классиками разговора не было и что вообще они пишут для других изданий. Но фантазия участников совещания уже так разыгралась, что скептическим ноткам здесь не место.

— Почему для других? Пусть отдадут нам! В конце концов, это не важно. Главное, что они над чем-то работают.

Возникает пауза. Робко, по-школьному поднимает руку Савраскина:

— А хорошо бы для нашего журнала придумать своего героя. Вроде Матрёшки или Буратино, человечка такого. Пусть он ходит по страницам и комментирует, что на них написано. Так бывает…

Но Савраскиной суждено бесславно умолкнуть: идея не новая. Никто, кроме Отцовского, её не поддерживает. Не солидно!

Суждено умолкнуть и Отцовскому. Огонь обращается на него. Он заведует письмами и массовой работой, а где она, массовая? Недурно бы устраивать в редакции свои «четверги» или «пятницы». Приглашать на них известных артистов — пусть они расскажут о себе, а потом споют. Или сначала споют, а после расскажут…