Лев Вершинин - Два веса, две мерки [Due pesi due misure]

После этого случая бедняжка Стезилея серьезно заболела. Когда Казанова, ловкий и мускулистый, прыгал к ней на кровать и, тихонько урча, прижимался холодным носом к ее пылающим ладоням, она не решалась даже его погладить. Кот сладко засыпал на высокой орехового дерева кровати, над которой висели изображения святых, а с точеных шишечек ниспадали четки. А чтобы коту было удобнее и просторнее, синьорина Стезилея поджимала колени, словно сама стала его беззащитной заложницей. О, как далеки те чудесные времена, когда Фуффина мирно спала у нее на подушке или робко играла с четками, свисавшими со спинки кровати! Тогда они, две женщины, жили достойно и уединенно, точно затворницы. Их владениями были темная кухня и маленькая столовая, надежно ограждавшие обеих от нечистого мира грешников…

Синьорина Стезилея смотрела на кота, спавшего сном праведника, и порой тешила себя мечтами, что вернулось старое, доброе время. Но первый же зов большого мира днем или ночью подымал спящего кота, уносил за окно, и удержать его не смог бы даже несгораемый шкаф. На память Казанова оставлял на простыне теплую струйку, которая тут же остывала.

В один из таких дней синьорину навестил дон Вирджинио, обеспокоенный тем, что давно не видел на мессе свою ревностную прихожанку. Казанова по-королевски горделиво спал на высокой кровати.

— Входите, входите, святой отец! — крикнула синьорина Стезилея, густо покраснев от неожиданности.

Исповедь была долгой и необычной. Робкая женщина со слезами на глазах рассказала священнику о всех проделках Казановы, включая постыдную историю с Фатимой. Неискушенная в мирских делах, синьорина Стезилея мучительно подыскивала нужные слова, и один господь знает, чего ей это стоило. Она не сказала об этом прямо, но умевший читать чужие мысли священник понял, что долю вины синьорина отваживается возложить и на него, дона Вирджинио, подарившего ей кошечку Фуффину. Запинаясь, синьорина спросила, нельзя ли прочесть очистительную молитву, чтобы Фуффина… Каза… ну, словом, этот рыжий дьявол хоть в будущем прекратил свои скандальные похождения, позорящие ее доброе имя. Но когда дон Вирджинио, смущенный и растерянный, стал близоруко искать в молитвеннике страницу о «Благословении животных, тяжкими недугами пораженных», Казанова проснулся. Он сладко потянулся в постели, сразу став вдвое длиннее, и мягкими пушистыми лапами прыгнул на подоконник. Он даже не обернулся, снова ступив на языческую стезю греха.

Перевод Я. Лесюка.

Тема гласила: «Направьте в ваш департамент прошение о субсидии, в убедительной форме описав плачевное положение просителя».

После того как председатель конкурсной комиссии, инспектор пятого класса, проскандировал последнее слово, в переполненной аудитории, где добрая сотня служащих подвергалась письменному экзамену для зачисления в список сверхштатных чиновников группы «С» финансового ведомства, еще несколько мгновений слышался скрип перьев по бумаге, затем все разом подняли головы и перевели дух. Председатель комиссии напомнил, что кандидатам дается на сочинение шесть часов, и посоветовал не пользоваться листами бумаги без штампа министерства; затем он повернулся к другим членам конкурсной комиссии, также инспекторам или старшим чиновникам, и заговорил с ними.

Экзаменующиеся заерзали на партах, привезенных из соседней школы и настолько узких, что взрослый человек, сидя за подобной партой, чувствовал себя точно в смирительной рубахе; если ему нужно было, скажем, почесать за ухом, то он производил такой шум и скрип, будто вытаскивал гвозди. У всех на лицах можно было прочесть растерянность и негодование.

— Да они, видно, погубить нас хотят! — прошипел чиновник из Управления косвенных налогов, у которого за плечами было лет двадцать сверхштатной службы.

Его сосед по парте, письмоводитель Земельного управления, вместо ответа лишь помотал головой.

С такой темой никогда еще не сталкивался ни один чиновник. И кто только ее выдумал?! Они, должно быть, и впрямь решили всех погубить! С тех самых пор, как возникли эти конкурсы, в темах сочинений неизменно затрагивались возвышенные и высоконравственные проблемы. К примеру, такая: «Ежедневной, подчас незаметной служебной деятельностью вы споспешествуете величию Отечества» и прочее, и прочее. Или же такая: «Присягу чиновника, который клянется верой и правдой служить своему Ведомству и во всех своих поступках, даже в приватной жизни, руководствоваться высшими интересами Государства, можно уподобить воинской присяге» и так далее. Попадалась и такая тема: «Некий ваш коллега после сорока лет беспорочной службы был по самоличному указу монарха награжден крестом Ордена кавалеров итальянской короны. Опишите, какие чувства…» и прочее. Эта последняя тема, правда, несколько устарела, потому что монарх после войны потерял как свою корону, так и возможность награждать кого бы то ни было крестами Ордена кавалеров этой короны, но зато остальные темы постоянно фигурировали на каждом конкурсном испытании для любых категорий чиновников в любом департаменте. (Надобно заметить, что по традиции у сотен служащих, которым было предложено в настоящее время «направить в министерство прошение о вспомоществовании», карманы были битком набиты сочинениями на различные возвышенные темы; сочинения эти, изложенные выспренним стилем, принадлежали перу учителей школ или студентов университета, к которым заблаговременно обращались конкурсанты). И кто бы мог подумать, что всех их ожидает такая западня, такая коварная тема!.. О чем же они должны теперь писать? Нужно, видите ли, составить прошение о субсидии!.. И это именуется темой конкурсного испытания? Мало того! Надо, оказывается, описать плачевное положение просителя. Что тут имеется в виду? Легко сказать — «плачевное положение»! Да еще все это надо изложить «в убедительной форме»! Как следует понимать слова «в убедительной форме»?

— Что бы это могло означать? — спросил счетовод Управления гербовых сборов у своего соседа, письмоводителя из Ипотечного управления.

— Я полагаю, для вящей убедительности следует ставить восклицательные знаки через каждые два-три слова, — ответил тот и тут же пожалел, что снабдил полезными сведениями своего коллегу, который теперь, чего доброго, победит на экзамене и получит вожделенное место.

Между тем люди, предложившие столь непривычную тему, хотели только одного — создать для всех кандидатов условия, которые облегчили бы им экзамен по родному языку. Однако произошло нечто непредвиденное, своего рода парадокс: сверхштатные чиновники, чья жизнь с каждодневным корпением в присутствии и домашними невзгодами уже сама по себе, без каких-либо особых несчастий, была столь уныла, что могла бы вдохновить нового Гоголя, все эти седовласые люди, стоявшие на низших ступенях бюрократической лестницы, люди, кому достаточно было описать всего лишь один день их собственной жизни, чтобы нарисовать тем самым весьма плачевную картину лишений и бедствий, не могли теперь выжать из своей головы ни единой мысли; снова и снова вчитываясь в заглавие темы, перекликавшейся с их повседневной жизнью, они старались выдумать самые невероятные события, которые отвечали бы их представлению о «плачевном положении просителя».