Елена Сафронова - Все время вперед!

Доцент Бареткин враз потерял все.

Жену, работу, социальный статус, научные и преподавательские перспективы. Да и вопрос «крыши над головой» с каждым днем нависал над его постоянно нахмуренным челом все более угрожающе.

Теперь он был вынужден сам вести хозяйство. Чем и занимался именно сейчас, распределяя занятую у соседки тысячу рублей по неотложным нуждам в графах ежедневника в хорошем кожаном переплете – осколка прошлой жизни. В тот же ежедневник мающийся провалами в текущей памяти доцент Бареткин заносил и важнейшие дела.

«Черный хлеб – 15 руб.

Зубная паста – 29 руб.

Стиральный порошок – 35 руб.

Подсолнечное масло (очень хотелось написать, привычнее, «оливковое», но сдержал приступ экономичности) – 60 руб.

Шампунь «Goldenpalace» (во избежание склеивания волос) – 200 руб.

Бальзам после бритья «Goldenpalace» (во избежание аллергии) – (доцент Бареткин собрался было с духом на «200 руб.», но мысленно пересчитал содержимое кошелька, вздохнул и нарисовал иное) – 150 руб.»

Каждую страницу неизменно завершала торжественная, с завитушками и оттушевками выведенная фраза о главной задаче нового этапа жизни доцента Бареткина:

«Встретить Шкрыдлу – дать по яйцам».

Ложась баиньки, доцент Бареткин ежевечерне со сладостным мазохизмом представлял себе сначала масштабы беды, в кою вверг его мерзкий Шкрыдла, а потом всю полноту заслуженной негодяем мести – во всю мочь, не жалея коленки и связок голеностопного сустава, по яйцам! «Чтобы не разбивал чужих счастливых семей!» – задыхался от ненависти доцент Бареткин. После чего, умиротворенный мечтой, разбавлявшей сосущее чувство голода, засыпал. В его полусонной голове бродили осколки мыслей на вечную тему: «Где прошел хохол, там двум евреям делать нечего!», «Кто бы мог подумать, что эта калмычка не первой свежести распустится до такой степени!» и «Кастрировать прелюбодеев надо в колыбели!» Снились доценту Бареткину при таком возбуждении крейсер «Аврора» и Богдан Хмельницкий, перекочевавший по столь значимому поводу с Софийской площади Киева на Майдан Незалежности.

Если коротко, то во всех бедах доцента Бареткина был виноват Иван Никифорович Шкрыдла, шофер ректора Международного Университета Мирового Империализма. Мало того, что он был земляком, прибывшим покорять Москву, будто являлся не водилой, а как минимум подающим надежды ученым или, уж ладно, хотя бы талантливым певцом… комического амплуа!.. Так еще и имел стабильную работу (в отличие от доцента Бареткина), постоянный заработок (в отличие от доцента Бареткина) и пожившую, но вполне еще приличную «Волгу» (в отличие от доцента Бареткина, боящегося всех транспортных средств, начиная с велосипеда, так как по слабости вестибулярного аппарата в детсадовском возрасте навернулся вместе с трехколесным на асфальт и перекатился через голову два раза), на которой возил ректора университета, а в свободное от ректора время – жену доцента Бареткина Розу Батудаллаевну Турултаеву!.. А в течение последних злополучных пяти месяцев регулярно имел и саму Розу Батудаллаевну – теми же ночами, что ее законный муж ворочался на холодной постели в объятиях почти классовой ненависти.

…Доцент Бареткин завозился во сне и перетек с правого бока на левый.

Мало того, что Роза Батудаллаевна предпочла рафинированному Бареткину Шкрыдлу, разговаривающего на суржике и ставившего в путевом листе автограф с ошибками, так еще и гладильную доску, подарок, на который доцент возлагал особые надежды по воссоединению семьи, она унесла в его шкрыдлую квартиру (съемную)!..

…Доцент Бареткин нервно заурчал и стиснул под грудью подушку. В позиции на животе ему вдруг приснился Палац Працци (Дворец Труда) в родном Харькове, и этот сон, как все, связанное с работой, показался до того противным, что доцент Бареткин пробудился и уставился в потолок. Там, казалось ему, в пятнах фонарной люминесцентной тени, плыли горестные страницы биографии молодого, перспективного ученого в полном расцвете сил. «Река жизни!» – сладостно простонал кто-то в глубине доцентова подсознания. «Curriculum vitae!» – любовно перевел доцент Бареткин высказывание внутреннего голоса на звучную латынь, прельстительную для него с восьмого класса средней специальной школы с углубленным изучением гуманитарных дисциплин.

Из угла потолка навстречу ищущему (выход из отвратительной беспомощности) взору доцента Бареткина иронично смотрел одним глазом странный человек: словно бы нарисованный одними лишь черными линиями, длиннолицый, с залысинами и кривым сардоническим ртом. На месте второго глаза было сплетение линий, весьма напоминавшее сытого паука в сердцевине паутины. Впрочем, отсутствие глаза уродства ночному гостю доцента не добавляло: он и так был на редкость некрасив. Однако доцент просветленно уставился на перекошенную личину: прекрасно знал перспективный молодой ученый, что это явился к нему святой патрон, самолично итальянский средневековый деятель, универсального таланта индивид, – Перуджино Бенвенутти.

Доцент Бронислав Георгиевич Бареткин, выпускник Харьковского госуниверситета, сын полковника милиции и завуча спецшколы, золотой мальчик, прирожденный философ, защитил в свое время на философской кафедре ХГУ диссертацию по жизни и творчеству Перуджино Бенвенутти, итальянского деятеля эпохи Возрождения (годы жизни ориентировочно 1350–1413). Официальная историография итальянского средневековья либо обходила эту персону молчанием, либо представляла обидно – как великолепного лицемера, заслужившего репутацию одного из самых бесталанных ученых, одного из самых ловких симулянтов, одного из самых безнравственных мыслителей Европы и фальсификатора латинянских рукописей. Упитанный и смышленый отрок Броня Бареткин к тринадцати годам, награжденный палитрой синяков от парней жилистых и тупорылых, постиг превосходство ума над физической силой – и стал искать в истории похожие на него, любимого, прообразы. Благо, таковых находилось более чем, и все на постах, которые Броня Бареткин ничтоже сумняшеся примерял и под собственный пухлый афедрон: от хромого министра иностранных дел Франции Шарля-Мориса Талейрана до эпилептика царя и великого князя всея Руси Ивана Грозного… По здравом размышлении, Броня понял, что на душевную болезнь не согласен. Да и на бонапартовский рак желудка – тоже. А вот талейрановско-байроническая подагра была бы ему к приятному округлому лицу, как мощный антидот деревенской розовощекости.