Людмила Уланова - Хорошо быть дураком, умным и красивым

Люблю писать пером рассказы
И вырубать их топором.
Легко ловлю двух зайцев сразу —
Ведь я ищу их днем с огнем!

Люблю гулять, не сделав дела
(Потехе – время, делу – час!),
Не отмеряя, резать смело
Хоть семь, а хоть сто сорок раз!

Еще люблю кормить досыта
Хорошей басней соловья.
А сколько ям кругом нарыто —
Для вас, для вас старалась я!

Однажды, купив себе лошадь с телегой,
Куда-то отправились Альфа с Омегой.

Пришлось очень туго воспитанной Альфе,
Поскольку Омега играла на арфе

Чайковского, Блантера, Верди, Крутого, —
Все это на арфе – вот честное слово!

Играла частушки, и гимны, и фуги,
Покуда не сдохли все птички в округе.

И Альфа пила валерьянку глотками
И уши пыталась закрыть кулаками,

Но крикнуть «Заткнись!» не могла этой дуре —
Стеснительной Альфа была по натуре.

Она все терпела, терпела, терпела,
Внутри ее что-то дрожало, кипело.

Потом она арфой убила Омегу,
Побила кобылу, сломала телегу.

Мораль этой басни довольна проста:
Стеснительность, в общем, плохая черта.

У кого синдром отличника,
У кого синдром опричника,
У кого синдром погромщика,
У меня синдром синдромщика.
Всюду чувствую нутром
Я какой-нибудь синдром.

Он вместо кофе пил цикорий,
Чтобы давленье не скакало,
Лечиться ездил в санаторий,
Любил Толстого и «Ла Скала».

Она любила джаз и Лема,
Ходила всюду в шляпке броской,
На медицинские проблемы,
Смеясь, махала папироской

И горы яблок уплетала,
Лишь черешки бросая в мусор.
Он не обедал без фестала
И жаждал пудинга и мусса.

Они встречались в узкой щелке
Меж параллельными мирами,
Чтоб в кухне старенькой хрущевки
Привычно спорить вечерами.

Кино, политика, диета —
Все разногласья вызывало,
От современного балета
До свалки в глубине подвала.

«Хочу покоя и порядка!» —
«Вот так и сгинешь незаметно.
Ты тлеешь, как сырая тряпка». —
«А ты зато дымишь, как Этна».

«Ну ладно, все, спокойной ночи…» —
И шли по комнатам, вздыхая,
Хороший пожилой сыночек
И мама. Тоже неплохая.

Вот нежная девушка под пятьдесят.
В ней жалкая жаркая дрожь ожидания.
Куда-нибудь, может, ее пригласят…
Ну ладно, не замуж, так хоть на свидание.
Но нет, не зовут.

Вот злобная бабушка под пятьдесят.
Так славно продуман был вечер заранее,
Но дочка подкинула двух поросят,
И памперсом медным накрылось свидание.
Озлобишься тут.

Хоть как-то утешь их. Блокнот свой открой.
Подумай. Ну пусть они будут подругами,
И первая в гости придет ко второй,
Чтоб вместе предаться стенаньям и ругани.
Пусть чаю попьют.

Своими печалями щедро поделятся,
Вторая при этом подумает: «М-да…
И чучело это на что-то надеется?
А я раскисаю… Да все ерунда!
Меня-то хоть ждут».

А первая будет смотреть на детей:
Сопливые, шумные, ф-фу, невозможные!
Плюются, орут… Нет, домой поскорей,
В родного дивана объятья надежные.
В девичий уют.

Им будет примерно три дня хорошо.
Да им бы не так полегчало, купи я
(В блокноте, конечно) им шмоток мешок!
Такая вот психо-, пардон, терапия.
А что? Ведь живут.

Не покупайте детям лыжи,
Они их точно навострят.
А вам дитя к себе поближе
Держать бы тыщу лет подряд.

Не покупайте детям санки,
Укатят дети с ветерком.
А вам бы их в консервной банке
Держать под низким потолком.

Не покупайте самокаты,
Сказать умейте скейтам «нет».
Упрямо врите, что зарплаты
Не хватит на велосипед.

И ролики не покупайте,
А чадо вырастет – поймет.
Его покрепче обнимайте,
Чтоб влипло в вас, как муха в мед.

Но вдруг, как в старой глупой сказке,
Придете – а дитяти нет.
Глядь, на балконе нет коляски,
Пылившейся семнадцать лет.

Забавная штука – приемные дни.
Принять можно столько различной фигни:
Участие, душ, стеклотару, сигнал,
Рюмашку, экзамен, гостей, люминал,
Подарок, работника, роды и яд,
Микстуру и вызов, удар и парад.

Все принято, хватит – от мер и до поз, —
На грудь, во вниманье, в штыки и всерьез.
Приемник до самой антенны забит,
Он стонет попсой и шансоном хрипит.
Как пользу извлечь из лежащего в нем?
Кто знает прием? Отвечайте! Прием!

Шел по городу дурак
В пиджаке дурацком,
Он ромашку просто так
Прицепил на лацкан.
Так и шел себе с цветком —
Прям цветенья символ…
Хорошо быть дураком,
Умным и красивым.

Стилист в своем прекрасном стильном доме
Устроил стилистический прием.
Гостей нашел в ученом толстом томе.
Не знаю, в чьем. Наверное, в своем.

Он пригласил синекдоху, литоту,
Оксюморон горячеснеговой,
А тот – дай только волю идиоту —
Еще и труп живой припер с собой.

За зевгмою явились два студента,
Омытые классическим дождем,
И, прямо скажем, с этого момента
Гораздо веселей пошел прием.

Один студент в тот вечер был в ударе,
Всех развлекал и в этом преуспел:
Играл словами он и на гитаре,
То дифирамбы, то частушки пел.

Срывал цветы, аплодисменты, маски,
Уж так старался – пот бежал с лица.
Активно строил планы он – и глазки
Метафоре, кудрявой, как овца.

Другой шептал гиперболе на ушко:
«Я о тебе мечтал сто сорок лет».
И отвечала нежная подружка:
«Таких, как ты, во всей вселенной нет».

Объевшись, метонимия икала:
«Я семь тарелок запихнула в рот!»
Стилист смотрел на них из-за бокала
И вяло думал: «Боже, что за сброд…»

Он перестал прислушиваться к гулу,
Взял свой трактат, вздохнул, рукой махнул
И четко вывел: «Мама мыла раму».
Все остальное жирно зачеркнул.

На день рожденья мне, похоже,
Опять подарят си-бемоль.
Ведь каждый год одно и то же!
(Какая боль, какая боль.)

По всей квартире си-бемоли —
В столе, на полках, на шкафу.
Я их скормить пыталась моли,
Она в ответ скривилась: «Фу!»