Нина Голованова - Люк и Фек. Мир и Война

Вспомнил, что они с отцом
В горных перелесках
Находили подо мхом
Камни с желтым блеском.
Только снег сошел весной,
Чуть трава пробилась,
В горы сын ушел с одной
Верой в божью милость.
Мать поплакала, потом
Стала ждать обратно.
Расцвело все за окном.
Летом жить отрадно.

Вот уж лето шло к концу.
Туч холодных просинь,
Паутина по лицу
Предвещали осень.
Как-то в дверь чуть рассвело
Постучали громко.
Встала, сердце обмерло,
А в дверях Егорка.
Загорелый и худой
С сумкой за плечами,
Может с золотой рудой,
Может быть с камнями.

Рада мать. Вернулся сын
Жив, здоров, а кроме
Никого нет. Он один
Счастьем светит в доме.
Разожгла печь поскорей,
Тесто спозаранку
Замесила, во дворе
Растопила баньку.
В кухне из-под половиц
Вынула картошку.
Курица снесла яиц.
Хватит понемножку.

Приготовила поесть,
Стол едой дымился.
Сын помылся, зная честь,
Сел, перекрестился.
За едой он рассказал,
Что, найдя случайно
Золотой руды развал,
Рад необычайно.
Хочется забыть совсем
Про нужду и бедность,
Женится и житием
Будет править леность.

«А жениться — то на ком
Ты, сынок, собрался?»
У Натальи в горле ком
Вдруг образовался.
На вопрос ее второй —
«Звать Любовь», — ответил.
И добавил как герой: —
«Лучшая на свете».
«Сватов засылали к ней,
Слышала я слухи, —
Мать сказала, — от людей
Из другой округи».

Загрустил сперва сынок,
А потом стал весел,
Будто скинуть тяжесть смог,
Замурлыкал песни.
День, другой прошел. Егор
В Омск уехал к дяде,
А Наталья все с тех пор
Часто шла к ограде.
Чтобы отвести беду,
Обращалась к Богу,
В доме убралась, в саду,
Заглушив тревогу.

Как-то выдались деньки
В октябре как летом.
Листьев желтых огоньки
Мир залили светом.
Утром вышла мать на двор
Псу наполнить миску,
Кур кормить, убрать весь сор.
Божий праздник близко.
Бросив взгляд на горный лес,
Вдруг залюбовалась.
Горка в синеве небес
Золотой казалась.

Уловил случайно глаз
Рядом с горкой точки,
Словно отделились враз
От горы кусочки.
Точки направлялись к ней
И менялись в цвете:
Двое белых лошадей
В золотой карете.
Тихо ахнула она,
На карете с горки
Хорошо была видна
Стать ее Егорки.

Сын остановил коней.
«Как жива, родная,» —
Так здоровался он с ней —
«В Омске жизнь другая».
Мать Наталья, как стена
Побелев, смотрела,
А внутри будто струна
Толстая гудела.
Ввел Егор во двор коней
И поставил к дому,
Упряжь снял, налил полней
Ведра, дал солому.

После их отвел в сарай,
Чтоб не застудились,
Отодвинул кур на край.
Те вдруг всполошились.
У Натальи наконец
Улеглось волненье.
Может быть помог Творец,
Снять оцепененье.
Заглянула в уголок,
Встав с каретой рядом,
А с картины ангелок
Смотрит светлым взглядом.

На картине благодать:
Небо, херувимы,
В облаках святая мать
С Боженькою-сыном.
На другой в дождь и грозу
Девочка в опорках
Тащит братца-егозу
Сзади на закорках.
Было шесть картин внутри,
Свертки и коробки,
Граммофон, ковер и три
Книг каких-то стопки.
В клетке попугай, пострел,
С ярко-желтой грудкой
Чуть нахохлившись, смотрел
На собачью будку.

Довелось когда-то ей
В Омске быть у брата
Тройку или пару дней.
Он служил богатым.
В это время господа
За границей жили.
Целый день они тогда
По дому бродили.
Вещи, что привез Егор,
Видела в том доме.
Жили краски и ковер
В памяти-альбоме.

Подарил ей для зимы
Шубу, шаль, ботинки
И с едою из корчмы
Полные корзинки.
Окорок в желе застыл.
Сыр, икра, колбасы.
Аппетитный запах плыл
От съестных припасов.
Мать топила в бане печь
Хоть была в тревоге.
Пусть сынок с усталых плеч
Смоет грязь дороги.

Сын зашел с вещами в дом,
Огляделся зорко,
Знал у матери закон —
Осенью уборка.
И сейчас все прибрала,
Стены, пол помыла.
Выскребла их до бела,
Печку побелила.
На стене наметил он
Всем картинам место,
Клетку внес и граммофон.
В доме стало тесно.

Вымывшись Егор надел
Вдруг халат бухарский,
Будто бы всегда без дел
Жил себе по-барски.
Пообедали, потом
Он в коробках рылся
И внезапно граммофон
Звуками залился.
Женский голос шелестя
Пел про счастье, горе,
Про красавицу-дитя,
Брошенную в море.
У Натальи на глазах
Слезы заблестели,
Ни словечка не сказав,
Стала стлать постели.

На другой день как всегда
Праздник был престольный.
Богачи и беднота
Тешились застольем.
К полудню Егор решил
Лихо прокатиться,
Блеском золота спешил
Удивить девицу.
Он уехал, кони вскачь
Экипаж умчали.
А Наталья, ну хоть плачь,
Вся в тоске, печали.

День прошел, настала ночь.
Ожидая сына,
Трудно было превозмочь
Матери кручину.
А под утро будто стон
Услыхала тихий.
Подсказало сердце: «Он» —
В чувств неразберихе.
Вышла. Только рассвело.
К дому по дороге
Что-то медленно ползло.
Подкосились ноги.

И, схватившись за забор,
Чтобы сил набраться,
Крикнула: «Сейчас, Егор,
Помогу подняться.»
К сыну подошла, едва
Плечи обхватила
И откуда-то взяла
Сдвинуть с места силы.
В дом втащила молодца,
Свет зажгла. О Боже!
Не смогла узнать лица:
Раны, кровь на коже.
Сразу поняла, не пьян.
Вышла драка видно,
Знала, сын был не буян.
Стало ей обидно.

Смыла все и кровь, и грязь,
Заварила травы,
Заживляющую мазь
Нанесла на раны.
Начала их бинтовать,
Напоила чаем,
Уложила на кровать
Как сама не чая.
Сын во сне то вдруг стонал,
Видимо от боли,
То бессвязно бормотал
О каком-то горе.

Наступил осенний день.
Лишь Егор проснулся,
На лицо упала тень,
Видно ужаснулся.
Завтрак был давно готов.
Сидя как на шиле,
Не могла сдержать мать слов
Тех, что ночь копились:
«Что случилось, сын, с тобой?
Где карета, кони?
Значит не дано судьбой
Жить как царь на троне».

Рассказал Егор тогда
Со слезой во взоре,
Как из счастья и добра
Получилось горе.
К дому Любушки своей
Он подъехал с шиком,
В окружении детей
С визгом, смехом, криком.
Стол был вынесен во двор.
И родня вся в сборе.
Прекратился разговор,
Видно ведший к ссоре.