Денисенко И.В. - Степь

Дождь, дождь… Дождь догнал нас с Матильдой по пути. Ударил резко, стремительно забарабанил по земле, как рачительная хозяйка выбивает пыль из ковра. И пыль действительно попыталась подняться, но тут, же была придавлена последующими каплями. Люблю дождь, сидя в своей избушке, наблюдать, как горное озеро вспенится от миллиарда капель, как умоется и потяжелеет листва на деревьях, как свежим воздухом дождя задышит тишина леса. А я буду спокойно созерцать явление природы, и пить зеленый чай с дынным ароматом. Когда это было? Давно…

А сейчас когда нас лупит нещадно и мы мокрые насквозь, и металл кольчуги начинает холодить тело, вся моя любовь к дождю пропадает разом. Да и умирал я первый раз под дождем, таким же вот холодным. Меж тем, капли, льющиеся с неба, превратились в струи, омывающие тело холодными змеями. Круп Матильды весь блестит от воды, вода омывает морду, попадает в уши, и лошадь смешно прядает ушами. А под большими выразительными глазами Матильды капли блестят словно слезы. Прости ты меня голубушка. Не умею я лошадей выбирать, тебя вот за твои умные и преданные глаза и купил на рынке. А, что лошадка ты не ходкая, не догадался. Спринтерская лошадь оказалась, на быстрый рывок способна, а на нудный и продолжительный бег рысью – нет. Ну, да думается мне, долго я тебя эксплуатировать не буду. Отпущу я тебя в какой-нибудь табун к сородичам, и разбавишь ты местное племя притоком свежей крови. Если конечно не убьют нас к тому времени.

Холодно, зябко, противно, теперь вот еще грязь под копытами. И она летит комьями в разные стороны. Фу! Не люблю грязь. Но так лучше, все же лучше чем лежать на диване и чувствовать, как жизнь твоя утекает между пальцев. Жизнь, в которой ты что-то делал, чего-то планировал, размножался, и, в конечном счете, удобрил собой землю. Так сказать, буквально и фигурально. И самое главное, что прожив наискучнейшую жизнь, ты не сделал и сотой, тысячной доли того, что мог сделать действительно ценного. Нет, упаси вас Бог, подумать, что я всех призываю махать саблей и скакать, аки Чингачгук по прериям. Отнюдь. Каждый сам чувствует, чем может быть полезен. Вот к примеру наш Очкарик… Да его под прицелом пистолета не заставишь пойти на ратные подвиги. Но никоим образом нельзя сказать, что этот хронически близорукий человек проводит свою жизнь бездарно. Он, талант! Талантище! Очкарик наш аналитик, мозг нашей разношерстной компании, ходячая энциклопедия мировой истории. Он просчитывает в голове различные варианты вмешательства, и последствия этих вмешательств. И хотя они не раз спорили до одурения с Дервишем, но каждый раз Очкарик оказывался неизменно прав. И дело тут не в том, что Дервиш не компетентен, Дервиш тоже ходячая энциклопедия, но его беспокоят более морально этические аспекты нашей деятельности, и в вопросе «стоит ли жизнь 100 человек - одной слезы ребенка?», он руку себе отгрызет отстаивая эту слезу.

Черт! И мне все лицо дождем залило, словно слезами. Хорошо быть бритым наголо, в вопросе гигиены, насекомых знаете ли, не подцепить. А вот, что дождь скользит по голове не задерживаясь и глаза заливает, не есть хорошо. Я достал из седельной сумки платок и, скрутив его веревкой, перевязал голову на манер камикадзе. И сразу стало полегче. Да, о моей специальности в нашем сообществе вы можете догадаться без подсказки. Скажем, я умею устранять людей многими способами, и на этом поприще преуспеваю. Что поделать? Если человека невозможно убедить, перевоспитать, и вообще сотворить из него некое безгрешное существо. Человек это такая скотина, которая во имя удовлетворения своих пороков и похоти изгадит любую утопию, окажется слабым звеном в любой мало-мальски справедливо построенном обществе. А все потому, что жаден – ему никогда не будет всего достаточно. Он завистлив, себялюбив, алчет власти, денег, женщин, роскоши. И почему-то думает, что на все это он имеет право. И ради всего этого, он пойдет на любую подлость и низость. И вы таки утверждаете, что человек звучит гордо?

Вот поэтому мы и не строим никакой социальной системы. Просто прослеживаем тенденции в развитии и подталкиваем их в нужное русло. А что из этого выйдет в будущем, время покажет… А сейчас у нас просто аврал.

- Но Матильда! Но! – я подтолкнул лошадь. Впереди на горизонте замаячили серые бугорки юрт, не иначе как аул Байрама. И Матильда догадавшись, что пункт назначения близок, и скоро ей дадут отдохнуть, прибавила ход.

***

Дождь прошел так же внезапно, как и начался. Ветер с заботливостью пастуха, погнал облака дальше. Выглянуло солнце. И начало немедленно прожаривать степь до золотистой корочки. Испаряющаяся с земли влага стремилась вернуться назад на небо. Газарчи утер ладонью вспотевший лоб. Парило. И намокший тяжелый ватный халат на следопыте оттягивал плечи. И хотя он его пытался выжать, легче от этого он не становился. К полудню, когда солнце уже торчало в зените, халат начал подсыхать. Газарчи расстелил его на траве, и решил, что наступило время перекусить. Кислый айран хорошо утолял жажду, и помогал перевариваться сухой лепешке.

Пока Газарчи жевал, он бездумно оглядывался по сторонам, и взгляд привычно фиксировал все окружающее, отмечая и замечая все детали. Судя по всему, дня три назад тут прошли две косули, одна из них хромала на заднюю правую ногу. За ними по следам прошел волк старый, матерый, шерсть с проседью. Примерно через два километра на Запад он настиг хромую. Значит, еще проживет. Волк был когда-то вожаком, но молодой сцепился с ним и здорово его погрыз. После такой драки обычно старики не выживают, но этот выжил и стал волком одиночкой. Ведь в стае теперь новый, молодой и сильный вожак. Странно, подумал следопыт, что в том направлении, куда он шел, не было ни единого следа лошади. Как это может быть? Если от всех недугов врачеватель один - шаман? Не ездит к нему никто? Или шал (старик) неправильно дорогу указал? Да и растительность стала жидкой, после дождя не видно, но тут видимо из земли соль выступает. Солончак. Плохая земля. Плохо родит. Сайгаки да куланы приходят на такие земли только соль полизать, и долго не задерживаются. Кормится тут нечем. И зачем тут шаман живет? Когда вокруг хорошей земли вон сколько?

Дожевав кусок, Газарчи поднялся с земли, накинул на плечи подсохший халат, и продолжил путь. А в километре за его спиной из-за пригорка поднялся волк. Старый, как и предсказал следопыт, со свалявшейся шерстью с проседью, но с ясными и голодными глазами. Он постоял, посмотрел пристальным взглядом в спину удаляющегося человека. Понюхал, подняв морду, воздух и с безразличным видом потрусил следом за одинокой фигурой.

А человек шел ровной уверенной походкой, отмеряя свой путь толстым узловатым посохом. Растительность в степи действительно стала совсем скудной, а земля какой-то рыхлой и вязкой, зачастую избитой множеством копыт. И явно превращалась в низину, которая заканчивалась то ли рекой, то ли озером. Потому, что на горизонте обозначилась тонкой зеленой полоской граница камыша. Среди камышей там и сям изредка возвышались кроны низкорослых деревьев. Волк, между тем, так и трусил, не меняя темп, но одинокую фигуру человека нагонял. Расстояние между ними сокращалось. Человек вроде бы даже что-то почувствовал и пару раз оборачивался. Но волк успевал прижаться к земле, и, кажется, остался незамеченным. Когда расстояние сократилось до двадцати метров, и волк стал готовиться к стремительному нападению, человек внезапно обернулся, и, улыбаясь, шутливо погрозил волку палкой в руке. Волк, наученный горьким опытом избегать предметов, выпускающих злые длинные шипы, шарахнулся в сторону, уходя в бок вправо.

- Не шути со мной! Серый! – крикнул следопыт скрывшемуся в камышах волку. Газарчи был доволен, он нашел шамана. Потому, что кому еще кроме шамана, мог принадлежать этот неказистый шалаш, одним боком подпирающий иву на берегу мутной реки.

***

Подъехать незамеченным к аулу не удалось. Еще издали меня заметили пастухи и с радостными криками устремились на встречу. Первый же встречный, хотел по- приятельски огреть меня камчой, но размах не рассчитал и свалился с лошади. Теперь вот сердито сверлит взглядом мой затылок. Ну-ну, сверли себе на здоровье, пока вторую руку не вывихнул. Большого кровопролития во время знакомства избежать удалось. Ну, если не считать вывихнут рук и выбитых зубов. Я вообще-то сюда просто поговорить заехал. И видимо эта простая мысль до встречающих таки дошла, поскольку, несмотря на «гостеприимный» прием саблю я не обнажил. Они пыхтели и сопели говорили негромко мне в спину всякие обидные на их взгляд слова, но мне было совершенно перпендикулярно на их обиды. А вот безымянного газарчи, обитающего при Байраме повидать хотелось. Насколько я понял с их слов, следопыт был на месте. Видели его вчера вечером, как у печки хозяйской кормили его. А спать он пошел в юрту к Ертаю, там наверное у него и сейчас. Хм, еще один Ертай. Популярное имя что ли?

- А Ертай дома?

- Дома, - с усмешкой ответил толстый пастух. Этому от меня ничего не досталось, в драку он влезть не успел, поэтому обиды на меня не держал и был разговорчив, - Куда ему деваться. Давно дома сидит.

- А чего так? Болеет что ли?

- Болеет, - ответил толстый, и все четверо приятелей дружно засмеялись.

- Чем?

- Три дня назад Ертай привел в юрту ученого хириджита, - начал рассказывать толстый, - Слушай, а ты не хириджит случайно? Нет? Ну, так вот… и стал тот хириджит говорить, что Тенгри зовут Аллах, и других богов нет. …Ну, ты знаешь, что они всегда говорят? Аха… А тут значит, жена Ертая как раз тесто катала на бешпармак для дорогого гостя…

- Дальше то что? – нетерпеливо спросил я, уж больно медлителен был рассказчик.

- Дальше хириджит опрометчиво сказал, что если Ертай примет его веру, ему можно будет иметь четырех жен. Аха… Тут Алма и сказала, что Ертай давно забыл когда её имел, а четверых и подавно не потянет. Ертай давай возмущаться, что, мол, перед гостем позоришь. Место женщины между конем и коровой! У Алмы как скалка была в руке, так она с ней….(пастухи дружно заржали) Хириджит то убежал, а Ертай совсем больной лежит, уже третий день.

Хм… действительно смешно, когда женщина бьет мужчину. И контакт, какой никакой налаживается. Такие вещи чужому не рассказывают, значит, чем-то я этому джигиту приглянулся. Да и тяжелый взгляд затылок сверлить перестал. Того и гляди подружимся. А если и не подружимся, то врагом для них я становится, не тороплюсь. А ислам медленно, но продвигается. Арабы (хириджиты) уже гонцов сюда засылают, почву готовят. Через какие-то лет 400 все потомки нынешних племен будут считать себя мусульманами. Хотя, полностью их ислам не сломает. Все так же, будут поклоняться своим святым, поминать Тенгри-хана, и как дань Солнцу жарить баурсаки по пятницам.

В аул мы въехали спокойно, хотя косые взгляды на меня бросали. Откинув полог, закрывающий вход в юрту Ертая толстяк крикнул, ему ответили:

- Нет его, заболел следопыт, к баксы ушел.

- Ой, бай! Все-таки не жилец он, - покачал головой толстый, - Проклятые земли никого просто так не отпускают… Жаль. Хороший был следопыт.

- Как ушел? Куда? А где искать этого шамана? – спросил я, ерзая в седле и с Матильды не слезая. Было у меня опасение, какое-то ощущение занозой засевшее в сердце, что спешиваться не стоит. Приближающуюся с каждой секундой опасность я буквально чувствовал кожей.

- Это он! Он пришел в наш аул и всех убил! – раздался истошный женский крик, - Убейте его!

Я мгновенно обернулся, чтобы встретится взглядом с карими глазами полными ненависти. Хозяйке глаз было лет 14-15, лицо, перепачканное в саже, платье подрано, рукав на плече лопнул по шву, из прорехи выглядывало обнаженное плечо все в засохшей крови. Мои провожающие напряглись, я не смотрел на них, но четко знал, чего ожидать в следующее мгновение.

- Он пришел, разведал, что мужчин нет, и потом напали! Они всех убили…

Слова говорившей были еле понятны, и слились практически в сплошное завывание. Она кинулась на меня с яростью раненой волчицы.

***

Глаза старого шамана и без того узкие, глубоко спрятались в глазных впадинах, их практически было не видно, поскольку больше внимание к себе привлекали морщины избороздивших все лицо шамана. Лицо обветренное, смуглое как кусок копченой конины. Сквозь дыры в халате проглядывало тело, такое же сморщенное и иссушенное временем. Баксы пристально и долго смотрел на следопыта, что тому стало неуютно под его взглядом.

- Пошли сынок, отдохнешь после дороги.

И это вместо, здравствуйте? Следопыт смутился.

- Ата, я пришел, - начал он было, но шаман оборвал его.

- Вижу, ночью лечить буду, а сейчас пошли чай пить.

Шаман только пару минут назад вынырнувший из камышей, обернулся спиной к следопыту и двинулся к своему жилищу.

- Как поживает Аман?

- Старый Амангельды? Нормально поживает, жалуется только, что на погоду колени ноют и болят.

- Хе! Какой старый? Мальчишка совсем, я его отца еще лечил, - усмехнулся шаман, шагая по узкой тропинке среди густого камыша, ведущей к шалашу. Газарчи недоверчиво посмотрел на худую сгорбленную спину шамана, никак он не выглядел старше старого Амангельды. Шалаш шамана удивил следопыта еще больше, чем внешность. Снаружи неказистое сооружение, внутри оказалось довольно просторным помещением, небольшая юрта, устеленная разнообразными звериными шкурами. Среди шкур легко угадывались волчьи, лисьи, косули, заячьи. На стене юрты помимо лука с колчаном, висели какие-то предметы темного дерева и неизвестного назначения, то ли палицы, то ли короткие кривые посохи. Висел кобыз (выдолбленная из дерева скрипка) со смычком. Но главным настенным украшением был без сомнения большой бубен, желтая кожа которого была испещрена символами и узорами, стилизованными изображениями головы кошкара с загнутыми вниз рогами. Посреди юрты стоял небольшой котел, в котором что-то варилось. И судя по запаху это была не еда. Пахло полынью, какими-то травами. А рядом с котлом приютился на углях чайник, из горлышка которого с шумом выходил пар.

- Что смотришь? Садись, - ворчливо сказал шаман, - Давно тебя жду. Видишь? Кипит уже.

- А? – открыл было рот следопыт, решивший спросить откуда шаман знает о визите гостя, но баксы грубо оборвал его.

- Знаю, - отрезал Жанборши. Настроение шамана непредсказуемо менялось.

Газарчи молча, принял в руки пиалу с чаем и стал давиться обжигающим кишки кипятком, запивая кусок сушеного мяса, что угостил его шаман. Думая про себя, а не уйти ли ему, куда глаза глядят? У него складывалось ощущение, что шаман и сам погонит его прочь с минуты на минуту.

- Еще? – спросил шаман, когда пиала с чаем опустела?

Но следопыт отрицательно закачал головой, и прикрыл пиалку ладонью.

- Рахмет! – сидя на полу юрты и подобрав под себя ноги калачиком, Газарчи чуть согнулся в поклоне всем телом.

- Тогда иди, и поиграй мне - сказал Жанборши протягивая гостю кобыз, снятый со стены, - Что смотришь?

- Куда идти? Зачем играть?

- Э-э-э… какой бестолковый, иди вон на тот холмик и поиграй мне, я хочу послушать.

- Да я не мастер играть на кобызе, - следопыт чуть не подавился от удивления.

- Играй, как можешь.

- И долго?

- Пока не надоест.

- А потом?

- Как солнце сядет, придешь ко мне.

Выйдя из юрты шамана, Газарчи обнаружил, что до заката солнца осталось не так уж и долго.

***

Бегство это не всегда позор. На мой взгляд, позорнее было бы, поддастся на провокацию ополоумевшей девчонки, и дать бой в этом ауле, и тем самым подтвердить правоту её обвинений? Мне может и безразлично мнение незнакомых людей, но вот беда, им мнение обо мне не безразлично. И это мнение разойдется по степи, и вместо того, чтобы разузнать про проклятые земли, найти Дервиша, я вынужден буду либо скрываться от всех встречных поперечных, либо драться снова и снова. Пока меня шапками не закидают, или подушечку для иголок (стрел) из меня не сделают. И что мне оставалось делать как не бежать? Принять бой и вырезать весь аул Байрама включая женщин, стариков и детей, чтобы ни один свидетель не мог рассказать, что здесь произошло, и указать на меня? Я конечно не ангел в тюбетейке, но такой подвиг для меня слишком. Оправдываться перед народом глупо, слова чужака ничего не стоят против слов своей девушки. Тут у неё без сомнения родня, раз она сюда прибежала. А её слова сейчас решали все. И её мнение сейчас все решает. И меня, согласно этому мнению, будут стараться убить всеми доступными способами, и средствами. Что жители аула и попытались сделать. И бедная Матильда вместо заслуженного отдыха рванула, копыт не чуя. Петляя как заяц, и уворачиваясь от столкновения с разными тупыми и острыми предметами, я выскочил из аула как ошпаренный. Проскакал пару километров и, почувствовав, что Матильда на грани, развернул лошадь, чтобы достойно встретить преследователей. Так и есть с гиканьем и угрозами нукеры устремились за мной. Многовато, подумал я, лихорадочно прикидывая хватит ли стрел в колчане. Большой палец на тетиву, указательный и средний придерживают стрелу. Так называемый монгольский способ. Понеслась душа в рай!

- Бдынь! Бдынь! Бдынь! – глухо запела тетива. Выбиваю ближайших преследователей. Какая жалость, хоть плач… Лошадей жалко, а не всадников. Выбиваю я их. Ведь мне сейчас нужно репутацию свою реабилитировать, что не убийца я. Вижу, как стрелы входят почти по оперенье в конские груди, ноги лошадей подкашиваются и всадники летят кубарем, через конские головы. Жалко… Жалко, что следом подоспевшие всадники не успевают понять, что происходит. А мне их подпускать близко для интимного общения никак нельзя. Вторая часть марлезонского балета…

- Бдынь! Бдынь! Бдынь! Бдынь! – защелкала тетива. Еще четверо летят кубарем. Ага! Дошло?!! Всадники придерживают коней и хватаются за луки. Собрались делать из меня ёжика. Пора! Я поднимаюсь на стременах и ору что было силы:

- Я не желаю вам зла, и в гибели аула я не виноват! Но убью каждого, кто попытается меня убить! Если вы не трусливые шакалы и среди вас есть батыр, который не побоится сразиться со мной один на один! То я жду!

Так и есть… может они шакалов и не видели, те обитают несколько южнее, то слова про трусливых их зацепило. Что-то кричат. Ага! Едет один. Вон как коня пришпорил! Копье наизготовку. И этого батыра совсем не смущает, что копья у меня нет и рыцарский турнир не совсем по правилам. Ну, откуда же ему знать про турниры? Простим на первый раз. Подхватив щит левой рукой, правой тяну саблю из ножен и пинаю Матильду. Давай родная, не подведи! Тыг-дык, тыг-дык, тыг-дык, тыг-дык… Бум!

Копье батыра бьет и уходит вскользь по выпуклому щиту, я приподнимаюсь на стременах и отмахиваюсь саблей, одновременно с движением руки бухаюсь задницей обратно в седло, что лошадь аж приседает. Меня обдает брызгами теплой, соленой крови. Чувствую её на лице и на губах. Конь батыра по инерции пробегает вперед, и оказывается уже у меня за спиной. Раздается глухой стук упавшего тела. Звук не громкий, но в оглушительной тишине, нарушаемой только стрекотом кузнечиков, он кажется вызывающим. И секунду длившаяся тишина прерывается криками преследователей.

- Наркескен!

В первое мгновение я не понял о чем это они? И лишь когда крики повторились, догадался. Говорили не обо мне, а моей сабли.

- У него наркескен!

Обзывали её «разрубающей верблюда». Но это они зря, сабля как сабля. Подумаешь булатная, у меня получше были. Неужели лошадь противника зацепил? Быстро оглянувшись, увидел, что лошадь цела, а на земле в метрах пяти друг от друга лежат две половинки тела всадника.

***

На лысом бугорке, который возвышался в степи в ста шагах от зарослей камыша, было сухо. Утренний дождь промочить его не успел, потому, как вода с него стекала. А если какие капли и успели впитаться, то ветерок и солнце их сразу и высушили. Следопыт пристроился на вершине небольшого холма и, зажав между коленей кобыз, неуверенно провел смычком. Смычок более походил на маленький лук для гномов, чем на скрипичный смычок. Хм… Сейчас Газарчи поймал себя на мысли, что он точно знает как выглядит смычок скрипки. И даже сама скрипка. Память услужливо предоставила ему картинку, как он заглядывает через эфу внутрь скрипки и читает выжженное на нижней деке клеймо «Antonius Stradivarius Cremonensis Faciebat Anno 1784». Скрипка была неплохая, но явная подделка. Стридивари умер в 1737 году. А кто-то тихо шептал следопыту на ухо, что это дерево так под клеймом прогорело, а на самом деле, на клейме была цифра 3 а не 8….И все же, все же… Картинка в голове стерлась, словно кто провел ладонью по запотевшему стеклу. Следопыт совершенно не помнил, играл ли он на кобызе до того, как потерял память, или держит его впервые? Все-таки домбра более привычна, а кобыз инструмент шаманский, первая скрипка, созданная человеком в незапамятные времена.

Неуверенно, но с нажимом Газарчи провел смычком, и кобыз отозвался бархатно-густым сочным тоном. Потом еще раз, затем еще… Потихоньку кобыз зазвучал. Смотря на красный диск заходящего солнца, следопыт играл. Играл, не задумываясь о том, что да как нужно делать, как прижимать струны на кобызе, как водить смычком. Мелодия сама лилась из души, простая, как вой ветра, но вместе с тем и сложная. Потому, что в этой мелодии слышались и плач ребенка, и успокаивающая колыбельная матери, и вой волков, и скрип дерева на ветру, свист летящих стрел, и стон умирающих, и топот копыт, и шум камыша, хруст снега, и звуки проливного дождя. И так с начала и до конца, от криков новорожденного, до скрипучего голоса умирающего, от весенней цветущей степи, до воя метели зимой. И снова, и снова играл Газарчи, чувствуя, как вместе с грустными звуками мелодии разрывается и плачет его душа, потому, что все повторяется вновь и вновь. Человек рождается с болью, и с болью же умирает. И ничто на свете не может изменить этот путь от колыбели до могилы. И хотя разум знает это, но душа протестует, ведь смерть прерывает всё, к чему стремится человек, делает его жизнь бессмысленной. И от того мелодия кобыза полна горечи и грусти.

Следопыт так увлекся, что не заметил, как солнце уже скатилось за горизонт, и красное зарево потухло. Серый полумрак рваным покрывалом накрывал степь. И через прорехи стали загораться звезды. И лишь тогда, он совершенно опустошенный опустил смычок. Всё. Он сказал всё, что хотел, думал, чувствовал. И больше в нем ничего не осталось, кроме одной всепоглощающей пустоты. Но и та, как только Газарчи перестал играть, наполнилась звуками кузнечиков и сверчков, заунывным воем комаров, щебетом птиц, и шумом камыша на ветру.

- Хорошо играл сынок..., - тихо произнес баксы. Он стоял рядом, а следопыт, только закончив играть, заметил его присутствие.

- Теперь я все о тебе знаю. Пей! - шаман протянул следопыту пиалу с отваром. Газарчи выпил, стараясь не морщиться, и подавил в себе позыв выплюнуть отвар на землю. В отваре что-то было, догадался следопыт, что-то такое от чего закружилась голова и качнулась земля под ногами. Потому, что пока они дошли до юрты шамана звуки в степи внезапно стали оглушающими, ноги следопыта ватными. Он еле переставлял ноги, голова кружилась, но чувства обострились до невозможности. Следопыт видел каждую ниточку в ткани халата на спине шамана, мог сосчитать всех мошек, что вились над его головой, и безошибочно определить, не глядя, только по звуку, что в камышах в ста шагах от них лиса грызет какую-то живность. То ли ондатру поймала, то ли зазевавшуюся утку. Нет, судя по запаху ондатру. В нос шибал сильный запах тины, ила, водорослей, и речной воды наполненной живности.

Когда шаман усадил следопыта перед очагом и вместе с ветками подкинул в костер заячью шкурку, следопыт закашлялся от удушливого дыма.

- Дыши! – властно крикнул шаман, ткнув следопыта в шею, что тот окунулся в самую гущу зловонного дыма. Из глаз следопыта полились слезы, и дальнейшее, что происходило, он видел как в тумане. То ему послышались звуки кобыза, но издавал их шаман ртом, странно и жутко подвывая. Баксы преобразился. На нем была странная одежда, из звериных шкур, украшенная связками птичьих перьев. Глаза шамана маленькие и узкие, вдруг стали казаться огромными блюдцами, и они светились.

-Тум-тум-тум! – зазвучал бубен в его руках, а шаман закричал страшно и непонятно – Нак! Нак! Нак!

Движения шамана и крики все ускорялись, он юлой крутился вокруг костра и Газарчи. И время от времени что-то подкидывал в огонь. Языки огня вспыхивали и поднимались выше, и по стенам юрты плясали и множились тени. Словно не огонь пожирал подношение, а они, тени. Нестерпимая вонь в юрте усилилась. Следопыта стошнило. Все его внутренности вывернулись наизнанку. Когда ему уже нечего было из себя исторгнуть кроме желчи, что-то зашевелилось в его теле. Зачесалось под кожей, стало ощутимо ворочаться в мышцах.

- Тум-тум-тум! Нак-нак-нак! – звук бубна и голос шамана слились в один звук. Сознание Газарчи поплыло, и через какое-то время он перестал понимать, что происходит. То шаман смотрел на него волчьими глазами и щерил клыки, то бездонными глазами совы заглядывал в душу. И то нечто, что сидело в теле следопыта испугалось и стало выходить.

Газарчи смутно видел, как шаман наматывает тонкого червя на пучок сушеной травы. И тот все наматывается и наматывается, кажется, что он бесконечен. А пучок травы уже весь в белой паутине. И хотя шаман никак не мог мотать червя на пучок, и одновременно стучать в бубен, но бубен все еще оглушительно звучал в ушах следопыта.

- Тум-тум! Тум-тум! Тум-тум! Тум-тум!

Сердце Газарчи билось в такт этим звука, и это последнее, что он запомнил, погружаясь во тьму.

***

Н-да…. За, что я не люблю степь? Помимо того, что здесь спрятаться сложно, так еще и пищу приготовить проблематично, и это несмотря на обилие дичи. Вот подбил я гуся, а чтобы его приготовить проскакал километров семь вдоль реки, пока нашел одинокую иву, которая на дрова и пошла. Гуся предварительно ощипанного потрошат, полощут в воде. Намазывают снаружи и изнутри смесью соли с перцем, и обмазывают тушку снаружи толстым слоем глины. ( Некоторые обмазывают гуся глиной, не ощипывая, все равно перья потом в глине остаются). Получившийся кирпич жарят в костре. Затем глину разбивают и достают ароматную тушку, сваренную в собственном соку. Шкура при этом намертво прилипает в глиняной оболочке, и вы лакомитесь чистым мясом. А если еще вам повезло и вы нарвали в степи дикого лука или чеснока. Убейте меня, но никак не могу запомнить его названия на латыни. И вы макаете перья лука в соль, и едите вприкуску с горячим мясом, блюдо получается просто сказочное! Особенно если вы до этого неделю ничего не ели кроме твердого, и безвкусного как старая мочалка, сушеного мяса неизвестного возраста и происхождения.

Эх! Еще бы чайку вскипятить, и мешочек с чайными листьями у меня имеется, но, увы, не в чем. Не могу же я с собой как товарищ Сухов еще и чайник таскать. Конечно, нет ничего проще, чем приторочить его к седлу с одной стороны, а с другой раскладушку. Но боюсь, не поймут меня, да и раскладушка будет лошадь по заду бить во время бега. И Матильдушка моя совсем спятит от такой нагрузки. Но ничего. Отпустил я её попастись и отдохнуть, расседлал, и попону с потником сушиться повесил на остатки ивы. Однако, сиздырге (между нами говоря), руководствовался я не только исключительно любовью к своей лошадке, а и тем соображением, что если меня будут искать, то в первую очередь обратят внимание на пасущуюся лошадь под седлом. Ведь если человек в бегах и прилег отдохнуть, он ни за что не станет седла снимать. А лошадь без упряжи и даже без уздечки внимание привлечет в последнюю очередь, мало ли. Может от табуна отбилась? - Успокаивал я себя такой мыслью, пока устраивался трапезничать. Берег я выбрал крутой, обрывистый, причем с обеих сторон реки. Река в этом месте словно разрезала степь как лезвие, впилась в землю метров на пятнадцать ниже поверхности. Так, что костер мой не был виден, да и белесый дым развеивало ветром, и он не шел прямым столбом к небу. Только вот спать на отвесном берегу было не особо удобно. Впрочем, сиздырге уважаемые, спать я здесь и не собирался. Ага! Сейчас! Заночевать на крутом берегу у костра, все равно, что в мышеловке спать лечь. Если найдут, расстреляют на месте, прежде чем мяу сказать успею. К тому же дымком вдоль реки несет, и кто-нибудь любопытный на огонек заглянуть может. Так, что береженого Бог бережет. Поэтому от греха подальше, перебазируюсь я на ночь выше по течению, там себе гнездышко и совью в камыше. Комары да мошка мне будут петь колыбельную, но уж лучше они, чем кыпчакские стрелы.

Нахлобучив шлем на голову, и подхватив мешок со своими пожитками и недоеденным гусем, я поднялся по отвесному берегу, потопал вдоль реки по течению. Потом переплыл реку, держа мешок с вещами над головой, и загребая одной рукой. Переплыв на ту сторону, протопал назад. И пройдя метров двести, переплыл реку опять, вернувшись на тот берег, где разжигал костер, и где паслась моя лошадь. Подумав, решил обосноваться в самой гуще камышовых зарослей. Фиг меня тут найдут, подумал я осматриваясь. Вам может показаться, что после боя, который я дал преследователям, все эти предосторожности напрасны? И меня мучает мания преследования? Я вас умоляю!

Конечно, разрубленный батыр произвел на них впечатление, и мне дали возможность уехать. И как меня не подмывало перекинуть щит на спину, поскольку спина чесалась от предчувствия стрел, но сделай я это, прояви хоть малейший признак трусости и они бы кинулись. А так, я неспешно и вальяжно поскакал восвояси. Даже Матильда гордясь моей храбростью, шла особенной походкой, выкаблучиваясь перед публикой. Мне дали уехать. Но я совершенно точно знал, что как только они вернутся в аул, их хозяин придет в ярость, что его нукеры спасовали всего перед одним воином. И он, удвоив или утроив их число, пошлет всех. Эх! Если бы на три русских буквы. Но, увы, русский они не знают, что весьма прискорбно. И потому Байрам пошлет их убивать наглого чужака. К тому времени страх нукеров погибнуть от моей руки уже притупится, а новый страх - оказаться в немилости у хозяина, придаст им сил. И они, аки волки будут рыскать по степи в поисках, проявляя изрядное рвение. Такой вот расклад. И тут не нужно быть провидцем, чтобы предсказать дальнейшее развитие событий. Просто поживите лет сто хотя бы, и сами научитесь в психологии разбираться.

- Фрш! Фрш! Фрш! – шумел камыш раздвигаемый телом с мешком за плечами.

- Фрш! Фрш! Фрш!

Пройдя метров десять в гущу зарослей, я резко остановился.

- Фрш! Фрш! – хрустнул камыш, и замер.

- И долго ты будешь за мной идти? – сказал я негромко, - Выходи пока стрелу в живот не получил.

- Ага (дядя) ! Не стреляй ага! Это я Ертай!

И навстречу мне, из камыша выскочил перепуганный мальчишка, которому я давеча двух коней дарил.

- Тьфу, ты! Напугал стервец!

Да, уж… Замаскировался, называется, все старания насмарку, если пацан умудрился меня выследить.

***

Лишь только небо на востоке посерело, следопыт был уже на ногах. Он сам не знал, зачем так рано проснулся и что теперь ему делать, но внутри появился какой-то зов. Какое-то невнятное ощущение предназначения и грядущих дел, не давали ему покоя. Тело все чесалось, от нервного перевозбуждения. Или это еще червяк в нем остался? Да нет, не может быть. Червяк весь вышел. Он сам видел, как баксы бросил пучок сушеной полыни в костер. Но, что тогда? Следопыт поднялся, и обнаружил, что в юрте он один. Шамана не было. Выйдя из жилища, Газарчи обнаружил шамана на том пригорке, на котором сам сидел вечером. Баксы сидел, сложив ноги калачиком, и положив ладони на колени. Сидел совершенно неподвижно, лицом на восток. Следопыт мог бы поклясться, хотя ему отсюда не было видно, что старик полностью неподвижен, отрешен от этого мира. Самадхи, пришло на ум мудреное слово, выплывшее из странного и забытого прошлого следопыта. Шаман приготовился встречать первые лучи солнца, посланца Великого Тенгри. И Газарчи подошел к шаману и побоявшись того тревожить, присел чуть поодаль на сырую землю. Вот ведь странно… Днем кажется, что земля иссушена на нет, и нет в ней ни капли влаги. И ночь теплая и сухая, и лишь на рассвете как слезы земли выступает роса. И ощутимо холодает вокруг. Становится зябко и неуютно. Газарчи заерзал, сменил ноги, стараясь сесть поудобнее. Он хотел дождаться, когда шаман совершит утренний обряд очищением солнцем, и с ним можно будет поговорить. А солнце всходит так неторопливо, что следопыту нечем было себя занять… Присоединится к шаману и тоже по медитировать? Не хотелось. Но что делать, если приставать с расспросами к нему сейчас нельзя? И он постарался успокоиться и сидеть неподвижно. А для этого начал размеренно и глубоко дышать. Медленно – вдох, медленно – выдох. Сосредоточившись на дыхании, он и сам не заметил, как ушел зуд деятельности, сердце вошло в ритм с дыханием. И показавшийся раскаленный ободок солнца, следопыт наблюдал спокойно и отрешенно. Он буквально почувствовал, как ласково коснулись лица первые лучи, как оживает природа вокруг после ночной спячки. Ощущение времени пропало, наступило ощущение вечности. Когда время тянется, как кисель, и каждая прожитая минута наполнена деятельности и смысла. Мысли ушли, уступив место созерцанию окружающего мира. И следопыт не мог сказать, сколько прошло времени, когда солнце уже полностью вывалилось из-за горизонта, и шаман вдруг обратился к нему.

- Из тебя получился бы хороший ученик, я стар …, - начал он говорить медленно, словно взвешивая каждое слово, - мне хотелось бы научить кого-то прежде чем Эрлик приберет меня, а Умай крепко обнимет. Но духи предков говорят, что твой путь пролегает мимо… Не спрашивай меня, что тебе делать и куда идти… Дорога сама найдет тебя. Просто иди. Уходи!

Начав говорить почти ласково, последнее слово шаман произнес сердито, словно Газарчи провинился в чем-то перед ним, и за это он гонит его. И было понятно, что спрашивать шамана о чем-то бесполезно, он больше ничего не скажет. Поэтому следопыт без долгих колебаний собрался. Сума на плечо и посох в руки.

Он вышел без промедления и двинулся, куда глаза глядят, ступая неторопливо и размеренно. И уже через полчаса, юрта Жанборши осталась далеко позади, а впереди лежала бескрайняя степь, сухая и шершавая как ладонь старика. Но стоило отойти от жилища шамана километров на пять, как по человеческому следу вышел волк, и замаячил за спиной Газарчи. Следопыт почувствовал волка почти сразу, и усмехнулся. Серый опять затеял с ним игру, медленно, но неуклонно сокращая расстояние между собой и человеком. Время близилось к полудню, когда волк пропал, следопыт перестал чувствовать его. И тогда Газарчи впервые за этот день обернулся, чтобы увидеть, как его догоняет облако пыли. Земля дрогнула от топота копыт. Всадники. Следопыт остановился. Это за ним, решил он почему-то сразу. Так и есть, всадники остановились лишь на мгновение, чтобы забрать его с собой. Нукерам Байрама нужно было срочно помочь найти чужака убийцу, след которого они потеряли вчера вечером.

***

Мне не спалось по многим причинам:

Во-первых, убедившись, что мальчишка хвоста не привел, я немного успокоился, но все равно пацан не выходил у меня из головы даже покурить. С ним были проблемы, вернее он сам был моей проблемой и головной болью. Ертай прицепился ко мне насмерть, как репей. «Научи дядя сражаться как ты! Хочу быть батыром и хану служить, а не баранов пасти за околицей». Это я утрирую, но суть такова. Мальчишка после убийства матери (отца видимо убили те же джигиты, только раньше, днем, когда он охранял табун) загорелся стать народным мстителем. И хотя я ему популярно объяснял, что со мной больше шансов погибнуть, чем успеть научится чему-то, он упорно стоял на своем. Как я расправился с барымтачи, напавшими на их аул, ему понравилось, и никакие мои доводы, он упорно не хотел понимать. А может, говорил я не правильно? Язык за двести лет изменился. И половину слов, которые мне говорили, я не понимал, а лишь догадывался о значении. И то, что произносил я, для местных, скорее всего тоже звучало непривычно. Нельзя сказать, что кыпчакский язык сложный, есть более сложные языки. Но много твердых и мягких согласных звуков, которые выговаривались лишь частично. Так, например, когда он объяснял мне, что родственников у него не осталось, а нагаш-ата (дед по линии матери, отец матери) ему не дед, а он ему не внук, а жиен (племянник). И они никогда близко не общались. Так вот, это словосочетание нагаш-ата, в устах мальчишки звучало как н-А-г-Х-А-Ш (ахаш) когда звуки «Н» и «Г» лишь обозначиваются, но не произносятся. Так вот, суть в том, что со слов мальчишки он был теперь круглый сирота, и передать его родственникам я не смогу. Не знаю, врал ли он, чтобы я его просто не прогнал, или так обстояло дело на самом деле. Но, кажется, пацан хитрил. Не суть важно. Важно то, что я не знал, куда его теперь девать? Бросить совесть не позволяла, а таскать с собой здравый рассудок не давал.

А во-вторых, почему мне спалось, хотя мальчишка, доев гуся, уже сладко посапывал, это то, что среди ночи вдруг внезапно заработал маячок Дервиша. И давал хороший устойчивый сигнал добрых две минуты. Затем сигнал потух, и хотя я успел взять пеленг и примерное направление в 45км на Юго-запад, он больше не появился. Просидел с прибором час. Потом укрыв мальчишку попоной, прилег на стог камыша рядом, и продолжал держать навигатор в руке, надеясь на чудо. Но чуда не последовало. От мальчишки несло как от попоны, да и я не розами пах. Несколько дней в поту и пыли, в коже, в кольчуге, в сапогах. И хоть принял недавно ванну, переплыв реку два раза. Но без моющих средств ванна не считалась. Маленькая ранка от стрелы в боку саднила и дергала. Надеюсь, лист подорожника грязь вытянет. Мысли разбегались, первый признак усталости. В итоге с навигатором в руке я и задремал. А на рассвете ко мне пришло решение, что делать дальше и как распорядится свалившимся на мою голову пацаном.

- Вот, что балапан ( цыпленок), - сказал я щелкнув его по кнопочке носу, - Раз ты хочешь учиться воевать, я согласен, но ты должен выполнить несколько моих заданий. Если справишься, то возьму тебя в ученики.

Балапан сердито засопел.

- Я не балапан, я мужчина, барана кто для тебя резал?

- А что? Это очень опасно? Тогда ты точно воин. Может, возьмешь меня в ученики, баранов резать? – не удержался я от улыбки.

- Зачем так говоришь? Был бы у меня лук, я бы показал, как зайцев бью!

- Ладно, заячий киллер, ты выполнишь мои поручения?

Надо сказать, что мужчинами степняки становились рано, рано взрослели, мужали. Только начинали ходить и практически сразу же садились в седло, помогали по хозяйству, начиная со сбора кизяка для очага, кончая стрижкой овец и охотой на мелкую дичь. И мой заморышный пацан мог бы начистить морду иному шестнадцатилетнему юнцу просидевшему десять лет за компьютером.

- А не обманешь? – с недоверием насупился мой помощник.

- Век воли не видать!

Юмора мальчишка не понял, и согласно кивнул.

- Значит так… Сейчас пойдешь в аул Байрам-ага и расскажешь всем, что у вас произошло, и покажешь вот эту стрелу, - я достал трофейную стрелу с тремя красными полосками на древке, которыми пользовались тати, напавшие на селение Батпака. – Там уже есть одна девчонка, она объявила, что это я всех твоих соплеменников порешил, поэтому это важно. Важно, чтобы они поверили, и перестали за мной гоняться. Сможешь?

Ертай кивнул.

- А еще скажи мне, что находится в одном дне пути отсюда, если ехать в ту сторону, - я указал примерное направление на Юго-запад.

- Ничего там нет. Там солончак. Туда табуны не гоняют.

Это новость! Может это и есть проклятые земли, которые я ищу? Но вслух я сказал другое:

- Значит, я пока съезжу туда и проверю, что там за солончак, а послезавтра ты меня будешь ждать здесь, в этом месте и расскажешь, что и как у тебя получилось, и что там делается в ауле. Хорошо?

- Хорошо. А зачем тебе солончак?

- Так… еще одно условие. Будешь задавать вопросы, я передумаю тебя учить. Понял?

Мальчишка оказался понятливый и больше вопросы не задавал. Собрались мы молча. Но когда я вскочил на Матильду и собрался уезжать, он все-таки не удержался и задал последний вопрос:

- А как тебя звать дядя?

- Зови меня Наркескен, - крикнул я и пришпорил кобылу.

***

- Хитрый, шайтан…,- негромко прошептал себе под нос следопыт, рассматривая следы на вытоптанной земле. Получалось, что заложив круг, как заяц, спасавшийся от преследователей, чужак зашел им в спину и скакал позади нукеров. Поэтому через какое-то время они, повторив круг за ним, и потеряли след. Но так вечно не могло продолжаться, где-то он обязательно свернул, и это Газарчи пропустить не должен. Своим сопровождающим следопыт велел отстать и ехать чуть позади него, а сам зорко осматривался по сторонам. И ему повезло, он нашел это место, и они двинулись по следу дальше. А дальше было интересней. Дойдя до реки Мукыр, след терялся. Глубокие отпечатки копыт в глинистом берегу, говорили о том, их продолжение следует искать на том берегу, но продолжения не было. Значит чужак поплыл по реке на коне. Чтобы не терять время в догадках, где выплыл конь, выше или ниже течения, Газарчи приказал нукерам разделиться на две группы, и отправил их обследовать берега выше и ниже течения. Следов выше течения не оказалось. А вот ниже их было множество… На пологом берегу часто поили скот и берег был изрыт копытами коров и баранов.

- Хитрый, - нахмурился Газарчи. Проскакав чуть дальше того места, откуда обычно пригоняли скот, он опять обнаружил свежие следы, уходящие вправо. Но вправо было направление к стойбищу Байрама? Он сумасшедший? Или это не он скакал в аул? Следопыт засомневался, но все-таки пошел по следу. И след повел его вдоль берега реки. Потом следы у реки начали беспорядочно петлять. Понятно, лошадь просто паслась. Нужно искать место стоянки. Сначала следопыт заприметил остов дерева, потом нашел золу от костра и странные глиняные черепки, словно от какого-то грубо и неумело сделанного казана. На черепках была пристывшая шкура птицы. Совсем странно… Он почему в казан воды не налил, что шкура пригорела? Зачем разбил? Если не хотел, чтобы нашли, так и костер бы землей присыпал, и казан в реке утопил? Но нет, все оставил. Следов, что чужак спал у костра, не было. Но тут и невозможно было спать, слишком крутой берег, слишком обрывистый.

Газарчи немного подумал и пошел вниз по течению. Так и есть. Ни одна камышина не сломана, но глубокий отпечаток ног в вязком берегу меж камышей остался. Чужак буквально вяз в черном иле. Тяжелый. Судя по ноге, рост не сильно большой, но как говорят о нем нукеры, не толстый. Значит, шел с поклажей. Опять на тот берег уплыл, чтоб вдали от костра спать спокойно? Перейдя на тот берег, следопыт уверенно пошел назад, выше по течению, потому, что сам бы так и поступил. Лошадь паслась на том берегу, и далеко от неё уходить и терять из виду не стоило. Так и есть! Проклятый чужак опять переплыл на ту сторону, и скорее всего, заночевал в тех густых зарослях. Чтоб его комары съели! Это сколько раз из-за него приходится грязь месить в топких зарослях среди камышей с черным вонючим илом. Но следопыт сильно надеялся, что это последний раз сегодня, место ночлега он определил верно. Не мог ошибиться. И так и оказалось. Но к большому удивлению Газарчи к месту ночлега привели еще одни следы. И принадлежали они либо маленькому человеку (ребенку), либо женщине. О! Тенгри! Кто из женщин мог опуститься до такого, чтобы потеряв стыд и совесть прийти к врагу???!!! Газарчи прошел немного по маленькому следу, и определил, что тот идет вдоль берега со стороны стойбища Батпака. Кхм… Сообщник? Или кто-то из беглецов, уцелевших в кровавой резне? И что с ним? Размышляя, следопыт вернулся к месту ночлега. Смятый камыш, уложенный в стог. Если чужак выследил и убил беглеца, должна быть кровь. Но никакой крови не было. Были косточки от гуся, которого съели. И спали явно двое. Значит все-таки сообщник. Выйдя из зарослей, Газарчи убедился, что следы разошлись. Конские копыта уходили вглубь в степь, а маленькие ноги пошли влево. Следопыт призадумался, и хотя его очень интересовали маленькие следы, но целью был чужак, страшный убийца, вырезавший всех в ауле Батпака. И его нужно было настигнуть и покарать в первую очередь, а маленькими следами можно будет заняться позже.

С облегчением вскочив на лошадь, следопыт продолжил путь верхом. Ноги уже гудели от пеших прогулок.

- Алга (вперед)! – указал он камчой направление нукерам, и они поскакали.

К вечеру, к вечеру мы его настигнем, подумал следопыт, прикладывая камчой лошадь, он был в этом уверен.

***

Уж не знаю, считайте меня мнительным, впечатлительным, и вообще подверженным всяким суевериям, но открывающаяся передо мной низменность с белесыми пятнами соли, мне совершенно не нравилась. И дело было не в том, что в низменности я виден был любому, вновь прибывшему всаднику, и не потому, что растительность и без того скудная в степи была тут еще жиже. А какое-то вот предчувствие, словно заехал я в царство смерти. Осматриваясь, глаза так и ожидали встретить останки животных и зверей в виде выбеленных под солнцем костей. И мне даже казалось, что какие-то кости таки белели, но подъехав ближе, я каждый раз убеждался, что это лишь камни, выступающие из земли. Странно. Был бы это холм, из которого выпирали горные породы, я бы еще понял. А это наоборот, впадина километров на пять в диаметре. И заканчивался край этой впадины зарослями камыша. Речушка какая-то, не иначе. По моим расчетам, и показаниям навигатора, где-то на берегу этой речушки сигнал и был зафиксирован этой ночью. Но чем ближе я подъезжал к искомому месту, тем тревожней становилось на душе.

А если это и есть проклятые земли? И спросить не у кого? А если я сейчас вдруг увижу бездыханное тело Дервиша на берегу реки? Хотя это крайне маловероятно. Нас, пришельцев из другого времени, при гибели время сразу выплевывает в другой временной промежуток, в другой век, эпоху. В моем понимании, таким образом, время борется с неизбежными парадоксами – нельзя убить человека в то время, когда он еще даже не родился, и не существовал. Поэтому убить нас насовсем, практически невозможно. Но это при обычном раскладе, а кто знает, как время поведет себя в разрыве реальностей, некой черной дыре ? Смолотит в пыль до атомов, разжует до нейронов, и проглотит. И не нигде и никоим образом эти атомы уже не соберутся в прежнем порядке. И что произойдет при этом с моей душой? С моим вечным и неизменным «я», про это думать не хотелось. Не знаю, существует ли ад и рай, бог и дьявол. Встречаться с ними за долгую жизнь мне ни разу не довелось. Но в некую незримую силу, проявляющуюся в некоторых закономерностях, я верил, поскольку сам часто с этими закономерностями сталкивался. Может это были лишь неизвестные науки, частные следствия какого-то физического закона бытия? Не уверен. Уверен я был лишь в том, что в том шалаше на берегу реки кто-то живет, потому как, ветер донес до меня запах дыма.

Но чем ближе я подъезжал к шалашу, тем больше меня терзали сомнения. Нет, решительно не мог Дервиш построить себе такое неказистое и несуразное жилище. Некая пародия на юрту. А когда я спешился и прошел через камыш, ведя Матильду за собой, прямо к шалашу, то увидев шалаш вблизи, уже не сомневался. От юрты, а это все-таки была юрта, веяло прахом и тленом, вековой древностью. Разлохмаченная кошма, впитывающая в себя пыль и влагу из года в год, смотрелась сплошным комком грязи, из которого торчали ворсинки войлока. Местами покрытие до того обветшало, что дыры на стенах юрты смотрелись маленькими окнами, и им не было числа. Словно большой такой дятел размером с корову, прилетал сюда и долбил эти стены в поисках личинок. Уж не знаю, что тут были за личинки, но через эти дыры проникал ветер. И явно бродил по юрте, как у себя дома. И жилище давно не могло защитить ни от жары, ни от холода. Что за черт? Судя по тому, что навигатор зашелся в истерике, непрерывно пиликая, сигнал явно пришел отсюда. Я откинул полог и, шагнув внутрь, замер на входе. Посреди юрты, где все еще вился дымок от прогоревшего костра, раскинув руки, лежал человек. Сердце ёкнуло.

- Дервиш?! - вскрикнул я, и опустился к лежащему. Это был явно не Дервиш. Свет в изобилии проникающий в юрту через многочисленные отверстия в стенах, хорошо освещал сухое сморщенное тело старика кыпчака. Приложив пальцы к шее, я убедился, что старик еще в этом мире, хотя без сомнения уже одной ногой в том. Сердцебиение слабое, но есть. Неужели это Дервиш его? Не может быть. Дервиш на то и дервиш, что противник насилия, и решает проблемы не моими способами. Да, нет, крови не видно. Похоже, старик умирает просто от старости.

- Очнись ата, очнись! Скажи мне, у тебя ночью был рыжебородый человек? Куда он ушел? Где его искать? Очнись!

Пусть простят меня на том свете, что я не даю старику спокойно помереть, но он перед смертью должен сделать еще одно доброе дело – ответить мне. Я не стал трясти старика как грушу, а извлёк из своего арсенала тонкую иголку и воткнул её в кисть левой руки старика, между большим и указательным пальцем. Прошло несколько мгновений, прежде чем веки его затрепетали, и он открыл глаза.

- Ата, молю тебя, скажи мне, куда ушел рыжебородый? Он был у тебя?

- Бельдик…., - прошептал старик, - сними мой бельдик (пояс) и отдай ... Он поймет.

- А где он? Куда ушел? Где мне его искать дедушка?

- Он ищет себя, ты ищешь его… Золотая гора, - прошептал дед, и глаза его остекленели.

Ёкарный бабай! И что мне теперь делать? Мертвого не разговоришь. Прикрыв веки умершему, я обратил свое внимание на пояс старика. Пояс представлял собой узкую полоску толстой сыромятной кожи с тяжелыми серебряными наконечниками на концах, обычный собственно ремень, если не считать привязанного к нему ножа. Серебряные же пластины на роговой рукоятке, серебряные накладки на ножнах. Богатый нож для нищего старика. Извлек нож из ножен и весьма удивился. Лезвие оказалось костяным. Нет, я не рассчитывал увидеть редкий узор булата, а думал, будет что-то ржавое, давно потерявшее форму из-за постоянного пользования и регулярной заточки. Но кость? Костяными изделиями давно не пользуются. Разве только для проведения ритуалов? Старик – шаман? Хм… это объясняет, наличие кобыза на стене, и пучки совиных перьев на одежде. Допустим. Но для чего этот ножик Дервишу?

***

Солнце перевалило на другую половину неба, когда идя по следам врага, Газарчи понял, что дорога их опять лежит в солончаки. И что могло понадобиться врагу от шамана? Или он просто решил убегать в том направлении? В совпадения следопыт не верил, и нехорошие предчувствия зашевелились в душе, и чем ближе он подъезжал к солончакам, тем больше они становились, и переросли из необоснованной тревоги в страх. Газарчи не хотел признаваться сам себе, но страх рос и рос. И нежелание продолжать путь по следу, перешло в желание умчаться галопом в обратном направлении. Нукеры тоже видимо что-то чувствовали, поскольку темп погони потихоньку спадал. Кони с галопа перешли на рысь, а потом вовсе шли шагом. Уже виднелись белые пятна соли на земле, когда случилось нечто из ряда вон.

В жарком мареве, поднимающемся над раскаленной землей, возникли призрачные гигантские столбы наподобие тех, что воздвигались над могилами выдающихся ханов. Только кулыптасы эти были в тысячу раз шире и во столько же выше. И так тесно стояли друг к другу, что между ними с трудом проехал бы отряд в пятьдесят всадников, выстроившихся в линию. И сама земля между гигантскими столбами, таинственно поблескивающими огромными пластинами драгоценных камней, была как камень. Реки камня протекали меж столбами. А на их пересечении какие-то великаны воткнули рукоятками в землю огромные палицы-шестоперы и те сверкали драгоЧитать дальше