Денисенко И.В. - Степь

Все ничтожества бредят славой мирской,

Суетятся, шумят, нарушая покой.

Сомневаюсь весьма в исправленье твоем,

Коли воля твоя стала волей чужой.

По мере того как акын пел лицо бека стало наливаться кровью. У него создавалось такое впечатление, что певец каким-то образом узнал про его дела и теперь позорит на весь мир. Сказать, чтобы его прирезали? Так шум поднимется, все знают, что акын гостил у него. Остается только делать вид, что сказанное в песне его не касается.

Акын пел:

Из-за мелочи ближний обидчив навек,

Будто разума Богом лишен человек.

Нет единства, согласья, нет правды в душе,

Потому табуны твои тают как снег.

Все не впрок: и богатство, и ум, и родство,

Только зависть съедает твое естество.

Изживи этот старый порок, а не то

Разорвешь на лоскутья себя самого.

Ты тягался с другими умом и добром,

Ты себя надорвешь в состязанье таком.

Если вовремя свой не исправишь изъян.

Ты останешься низок всегда и во всем.

И тебе никогда не утешиться впредь,

Если горки не можешь в пути одолеть.

Переменчивы все, нет опоры ни в ком.

Ну, скажи, что за польза в веселье таком?

Если мудрый наставник придет, то его

Очернят за спиной потайным шепотком.

( стихи Абая Кунанбаева - Перевод Ю. Кузнецова )

«Редкие булатные сабли персидской работы называли - наркескен –разрубающий верблюда». А.К Кушкумбаев «Военное дело казахов в 17-19 веках»

Свежескошенная охапка камыша, не самая плохая постель, доложу я вам. Гораздо лучше, чем просто голая земля и седло вместо подушки. А комары у реки, чуть крупнее воробья. Ну, везде есть свои недостатки. В боярских хоромах на пышной перине, полной клопов спать тоже не большое удовольствие. В таких случаях я предпочитал сеновал, или просто стог сена. Заберешься в ароматное дивно пахнущее сено, и никаким комарам до тебя не добраться. Правда в сене бывают мыши и попадаются девки, а с теми и другими бывает не до сна…. Шебуршат, понимаете ли, пищат, и все пытаются прильнуть к теплому телу, и не всегда получается их прогнать. Впрочем, сегодня я устал до невозможности, что никакие грызуны и девки меня бы не расшевелили. Могу я позволить себе выспаться, или нет, в конце концов? А утром пойду искать какого-то Байрама, и странного следопыта. Чем-то меня следопыт заинтересовал? Пока я не мог понять чем… И дело тут было не в только том, что он побывал в разрыве и остался в своем уме, и следовательно мог меня провести до проклятых земель, дорогу он скорее всего помнил. Шестое чувство мне подсказывало, что следопыта мне нужно найти в любом случае. Ладно. Утро вечера мудренее. Оставив Матильду безмятежно пастись, я улегся спать. Но тут такая вот особенность организма – не могу спать бревном в экстремальных условиях близких к боевым, т.е. последние лет 150, а может и больше. Сбился со счета. Да и как считать мои года? Если я проживаю максимум пяток лет, потом прыгаю лет на пятьдесят в прошлое и живу опять в ногу со временем. А времена весьма неспокойные. Война всех со всеми, война идей, царей, вождей. И я лезу обычно в самое пекло, со своими понятиями о справедливости и истине. И события не проходят стороной, они проходят через меня и по мне. И если есть желание прожить подольше, нужно всегда и ко всему быть готовым. Поэтому и сон у меня, не сон, а полудремотное состояние, чтобы организм отдохнул. Я все слышу, что происходит вокруг, и даже вижу мысленным взором. Вот сейчас совершенно точно знаю, что Матильда пасется в метрах пятидесяти от меня на Северо-востоке, а привлеченная запахом копченого мяса, к моему вещмешку подкрадывается ондатра. Да и фиг с ней, с крысой. Она моей жизни не угрожает точно. Хотя, что собственно жизнь? Убить меня, убивали не раз. И я воскресал в другом времени, совершенно целехонький и ни на грамм не постаревший. Как было мне 30 лет в 21 веке, так и осталось. Парадокс этот время переносит. А вот вернутся опять в тот же временной промежуток, чтобы прожить его заново не выходит. И сейчас, если меня не дай Боже пришибут, то не Дервиша найти не смогу, не разрыв реальностей закрыть. Ведь вернутся больше в это время я не смогу. Поэтому и живу каждый раз, как последний.

Впав в дремотное состояние, я вдруг увидел чудное видение. Нет, ко мне не явился «гений чистой красоты», а некто совсем противоположенный. Одним словом, я вдруг оказался в гостях у фюрера. Адольф оказался на удивление радушным хозяином, за стол позвал, своей библиотекой редких книг похвастался. Были у него какие-то тибетские книги, ужасно древние, в которых рассказывалось об истории арийцев. Впрочем, арийцы меня не увлекли, я заскучал. И тогда, Гитлер решил, подарит дорогому гостю, и русскому шпиону свой фундаментальный труд «Майн Кампф» на русском языке. Подарку я несказанно обрадовался, потому, как решил разжиться автографом автора. И попросил Адольфа написать следующее: «Моему дорогому киллеру, старшему лейтенанту Красной армии Воронину И.Н.» (Такая у меня была в те времена фамилия, позже её сократил).

Но Гитлер, к моему огорчению, закапризничал, и уперся. Ни в какую не хотел подписывать, очевидно догадываясь, что после сей подписи, я его укокошу. Чего я собственно и не скрывал. Но я так загорелся этой идеей заполучить надпись с таким содержанием, что стал перед фюрером чуть ли не лебезить. И обещал его прирезать по быстрому, и пристрелить точно в лоб, и яду дать, если он так крови боится. А Гитлер уперся как баран, нет и все. Тогда я стал ему говорить, что если он не хочет умереть по-быстрому, то это можно устроить - Повешу его на шторе у окна, и пусть с десяток минут задыхается. Адольф от моей угрозы побледнел, но остался непреклонен. Тьфу! А я уже размечтался, как ребятам в батальоне буду книжкой хвастаться.

Но мечты мечтами так и остались. Сон кончился ничем. Мы пол Европы по-пластунски пропахали, и эта война оставила в душе неизгладимый след, что спустя столько лет, мне все еще снились сны про ту Великую Войну за Отчизну. Светало. Я почувствовал это, сквозь сомкнутые веки. Пора в путь.

***

Ветер перебирал ковыль, словно расчесывал на степи седые волосы. Солнце еще только собиралось подняться из-за горизонта, а в прохладной серой мгле Газарчи уже шел в одном ему известном направлении. Сухая трава шуршала по сапогам, и с тихим хрустом ломалась, под ногами. На тонкой грани ночи и дня, в степи стояла оглушительная тишина. Ночные звери уже попрятались, те же большеглазые тушканчики уже забились в норы, а дневные звери, еще не появились. Даже кузнечики заводили свою симфонию неуверенно, только настраивались. Но еще можно было заметить в воздухе небольшую сову, или припозднившуюся летучую мышь. Странно, подумал Газарчи, наблюдая за судорожными и рваными движениями нетопыря. « Гор поблизости нет, где мышь может прятаться днем?» За плечами следопыта болталась котомка, в которой находился обычный провиант пастуха, айран в кожаной фляжке торсык, и кусок вчерашней лепешки. Правой рукой следопыт мерил степь узловатым посохом, серым и потрескавшимся от времени древком карагача. Посох ему дал один аксакал в стойбище, и заодно рассказал, где искать баксы (шамана). Ведь только на шамана была надежда, что сможет помочь, вывести из тела следопыта «черный волос». Редкая, но страшная напасть. Именно так назвал тонкого червя аксакал. « Шаман лечит, шаман слово знает, выведет» - сказал дед, и поведал о том, что кто-то из его многочисленной родни, то ли жиеншар (внук дочки), то ли сын шопшека (сын внука), которого именуют немене хворал от этого недуга, а Жанборши, (так звали шамана) вылечил. Надо сказать, Жанборши - имя редкое, родился шаман суровой зимой, в тот день после жуткого мороза внезапно настала оттепель, и пошел дождь. И новорожденного назвали Жанборши – т.е. дождевик. Вот к этому «дождевику», живущему где-то в середине пустынных солончаков, следопыт и направил свои стопы.