Денисенко И.В. - Степь

Я ждал. Ждал, хотя, спутники мои были уже все на нервах. В задраенные двери вертолета, стучали прикладами. Стреляли. Звон пуль по броне эхом отдавался внутри. Шумоизоляция у военного агрегата отсутствовала. Радовало только, что пулям корпус вертолета не взять. И я сильно рассчитывал, что подрывать технику, на которой они прилетели десантники не будут. Должны понимать, что без неё им не вернуться. Они и понимали. Не понимали только, что произошло, и почему их не пускают обратно. Не умолкая орала рация. От её визга Сауле затыкала уши, адамит стонал, но громкость я убавить не разрешил. Пусть гадают, что случилось. Куда делся экипаж? Почему не отвечает? Куда делась охрана? ( Тела охранников мы затащили внутрь) Почему закрылись, и не пускают их внутрь? Вопросов я им подкинул, а ответов постарался не дать. Моё дело было ждать. Ждать, когда они все соберутся. В салоне вертолета по моим подсчетам было мест на пятьдесят человек. Первая десятка заявилась минут через пятнадцать, после нас. Ещё двадцать человек подошли минут через семь, и присоединились к первой десятке, пытаясь вскрыть двери. Ну-ну, флаг вам в руки и барабан на шею.

Прошло ещё десять минут. За это время шпион уже раз сто предлагал мне открыть по пришедшим огонь, но я ждал. Сауле взвизгнула, когда пули зазвенели по лобовому стеклу, и спряталась за кресло от солдата, залезшего на морду вертолета и пытающегося высмотреть, что делается в кабине. Странный парень, можно подумать, он не знает что такое зеркальные стекла. С той стороны смотри, не смотри, ничего не увидишь. Стекло прозрачно только изнутри, с этой стороны.

Увидев, как бодрой рысцой из утреннего леса выбегают последние участвовавшие в облаве десантники, я положил палец на гашетку. Вот теперь пора. Конечно, весьма необычно, и несуразно смотрятся стволы направленные во все стороны, словно для моего случая предусмотрено. И экран показывает инфракрасные цели на все 360 градусов, очень удобно. И началось.

Собственно, как началось, так и кончилось. Три минуты пальбы только при первом впечатлении кажутся вечностью, поскольку от грохота выстрелов на время теряешь слух и перестаешь точно оценивать временной промежуток. Зато потом наступает оглушающая тишина.

Я распахнул люк и, вдохнул свежий утренний воздух с примесью пороховой гари и горячего железа. Облака пороха наподобие тумана висели в воздухе. Как говорила Аксинья: «Фу! Барин! Табачищем-то навоняли!» Постоял, вдохнул, и спрыгнул на мокрую от росы зеленую травку. Мокрая трава была не только от росы. 48 трупов возле вертолета на мой взгляд утренний пейзаж совсем не портили. Чего не скажешь о шпионе, который с укоризной смотрел мне в спину. Не говоря уже о девчонке. Она просто была в шоке от того, что может наделать громкий бум за считанные секунды. Однако, не смотря на кинжальный огонь, не все были мертвы. До уха доносились стоны. Там и там. Автомат в моих руках коротко плюнул. Сауле от страха присела. Не видел. Спиной почувствовал. Кажись все…

- Зачем ты так?

- А тебе никогда раненые в спину не стреляли? – ответил я шпиону вопросом на вопрос.

- Нет, зачем вообще устроил это побоище?

- И действительно, - я пожал плечами, - Нужно было им тебя сдать, и сказать, что это ты их коллег накрыл вместе с вертолетом одним выстрелом. То-то бы ребята обрадовались. Они ведь за тобой прилетали? Или нет?

Адамит промолчал, его стошнило при виде трупов. Гуманист хренов! Война дело грязное и с чистыми руками в ней не останешься. Был шанс накрыть всю команду скопом, и я этот шанс использовал. Уж очень не хотелось отлавливать их по одиночке в лесу. И еще больше не хотелось, чтобы какой-нибудь случайно выживший враг случайно пристрелил Дервиша, который неслучайно где-то рядом.

***

Рассветный треск выстрелов заставил насторожиться не только Дервиша и навострившую уши лошадь, из леса прямо на всадника выскочила пугливая семейка косуль. Но завидев человека, косули шарахнулись в сторону и побежали вдоль кромки леса. Вспорхнули и поднялись в небо птицы. Канонада была жестокой, но не продолжительной. Вскоре всё стихло. Дервиш скорее по привычке, чем по убеждению, перекрестился. Пусть земля им будет пухом! Чем закончилась пальба он даже не сомневался. В памяти всплыла другая картинка.

Вечерний сумрак. Бетонный вросший в холм дзот, безжалостно расстреливающий всех, кто смеет поднять голову от земли. Третья рота в попытке взять высоту полегла, а командование посылает все новых и новых бойцов. Молодой лейтенант, кроющий матами пытается поднять солдат в атаку. Русый чуб командира выбивается из-под фуражки. Дервиш с окровавленными руками всё бинтует и бинтует раненого, а тот уже дергается в предсмертной конвульсии. Лейтенант в бешенстве исходит пеной, трясет перед собой пистолетом, зажатым в руке. Грозит стрелять по своим. И тут появляется он, Дервиш его не узнал. Просто увидел как какой-то сумасшедший и безоружный ( винтовки в руках не было) бежит к дзоту. Быстро бежит и странно, словно пьяный. Рваными и непредсказуемыми зигзагами. В дзоте его заметили. Пулемет строчит не умолкая. А этот всё бежит и бежит, и никак в него пулеметчик попасть не может. И главное бежит так быстро, что при взгляде на него кажется, что тело размывается в пространстве, как пропеллер у самолета набирающего обороты. С соседнего холма бегуна тоже заметили и стали стрелять по нему. Пулемет в дзоте зашелся в истерике. Но упрямый бегун практически уже на вершине холма. Бух! Из дзота вырывается неяркий сноп пламени и дыма. Пулемет затыкается. Все смотрят на дзот, а бегуна уже нигде нет. Вроде вот он, падал в десяти метрах от дзота с вытянутой в броске рукой, и нет его. Привиделся? Так из дзота дым валит? Может осколками храбреца посекло? Но тела нигде не видно? А безымянного бойца подорвавшего дзот так и не нашли потом, ни среди живых, ни среди мертвых.

Лишь спустя много лет, при взятии Измаила Дервиш впервые увидел как его друг двигается в бою, и в голове появляются смутные воспоминания и ассоциации. А когда он спросил Ронина, он ли то был, и куда делся после подрыва дзота. Тот лишь усмехнулся в ответ и ответил одной из своих любимых фраз: Я умер в болотах Месопотамии.

Интересная штука – память. Как изголодавшийся пёс, грызет кость и пускает слюну, так Дервиш находил удовольствие в том, чтобы вспоминать события давно ушедших дней. И хотя много из того, что он вспоминал не было радостным и приятным, а скорее наоборот. Но он понимал, что не будь этих воспоминаний, не переживи он то, что пережил, он не будет тем, кем является на самом деле, а будет лишь бездомным следопытом. И пусть Газарчи в душе жил более спокойной и безмятежной жизнью, но жизнь его была схожа с жизнью ребенка ничего толком не ведающего об этом мире.