Александра Щепкина - Бояре Стародубские. На заре (сборник)

– Ты все это сам понял или толковали тебе? – спросила царевна Софья, изумясь осмысленной речи Ивана, обыкновенно говорившего мало и коротко.

– Помню все, что слышу, – сказал Иван.

– Монахи-то о больном нашем государе молятся ли? – спросила боярыня.

Иван посмотрел на нее искоса и подозрительно.

– За хороших людей все молятся! – ответил он, опуская глаза. – Царь молодой, добрый, Богу угождает, и за него надо молиться.

– Все мы за него молимся, – внушительно говорила боярыня, – и молимся, и постимся не так, как другие, что с латынью водятся и потешные зрелища любят.

– Боярыня! – окликнул ее Иван, подымая на нее глаза. – Не надо на людей зла держать, и посты не зачтутся, если любви нет в человеке!

– Язык мой всегда правду скажет! – проговорила боярыня.

– Покажи свой язык, боярыня! – пискливо прокричала вдруг дурка, до тех пор смирно сидевшая у печки.

– Зачем тебе? – сурово спросила боярыня.

– Хочу поглядеть, каково он длинен, такой ли у святых бывает, – тихо посмеиваясь, болтала дурка. Ей наскучило молчать, как приказала ей боярыня, пока читали Библию, и она обрадовалась, что могла выместить на ней свою сдержанность и сорвать улыбку у царевен.

Царевна Софья не улыбалась. Она смотрела на Ивана, о чем-то раздумывая, озабоченно поднялась со своего кресла и вышла в другую комнату. Пока Анна Петровна бранила дурку за болтовню, журила Ивана за его слова, царевна Софья приготовила у себя в опочивальне какую-то книжечку и деньги и кликнула к себе блаженного, показавшись на пороге. Иван послушно встал со скамеечки и подошел к двери следующей комнаты.

– Войди на малое время, помолись со мной… – приказала царевна. Всегда готовый к благочестивым излияниям, Иван обрадовался и подошел к образам крестовой комнаты, как называлась молельня, находившаяся перед опочивальней царевны и вся расписанная изображениями святых.

– Помилуй, Господи, и просвети на все доброе рабу Твою, царевну Софию! – молился он, кланяясь земно. Царевна крестилась и склоняла перед иконами свою голову, нетерпеливо ожидая окончания его молитвы.

– Иван! – окликнула она его, когда он кончил. – Не рано теперь, пора уходить тебе. Возьми вот книжечку, в ней написано, сколько выдать от меня бедным, а ты отнеси книжечку к князю Василию…

– Знаю, хаживал, – проговорил Иван тонким своим голоском. – Бог да хранит тебя, царевна, от чужих людей! – докончил он, задумчиво глядя на иконы.

– Что ты, Иван, или опасаешься идти к князю!

– Иван за себя не боится, а за тебя на сердце непокойно. Давно хожу к Василию, и к другим ты людей посылаешь, то мне боязно на сердце. Бывает добро, бывает и худо.

– Ну, что же? – спрашивала царевна не без суеверия, отыскивая значение в словах блаженного.

– Меня люди не обижают, а тебя да хранит Господь. Ныне день, а завтра, смотришь, и другой: так Создателю нашему угодно было! Прощай, царевна, я пойду, я тебя послушаю. Тебя и все слушают, царевна! – прибавил он, и Софья усмехнулась самодовольно. Она проводила Ивана через другую комнату до лестницы, чтоб устранить от него расспросы боярыни Анны Петровны.

– Час поздний, – сказала она, вернувшись от лестницы. Все поспешили свернуть свои работы и оставить царевну Софью одну в ее покоях, простясь с нею. К ней тихой поступью вошла ее постельница, чтобы, по обыкновению, приготовить постель царевны. Постельница вошла из крестовой комнаты в опочивальню, у двери которой на одной стене было нарисовано изображение царя Давида, молившегося на коленях.

– Все тебя слушают… – повторила Софья слова блаженного. – Да, он смекает, при всей простоте своей! Не старшая я сестра, меня слушают, сами сестры смирны, покорливы, без меня постригли бы их давно; ничего не смекают; поддержки у нас нет, кроме боярина Милославского… – закончила Софья и боязливо подняла глаза свои на иконы, перед которыми в виде паникадила висела серебряная лампада; ее слабое пламя одно освещало молельню. Постельница, молодая женщина, с бойким и смышленым видом, вышла между тем из опочивальни царевны и ждала, не взглянет ли, не спросит ли о чем Софья.

– Спасибо, Федорушка, – обратилась к ней царевна, – время теперь помолиться перед сном…

Смышленая женщина поняла, что не время еще приступать к своим обычным пересказам всего совершившегося днем в тереме и в городе, и вышла в другую комнату, присела там на скамеечке, у печки с расписными изразцами. Оставшись одна, царевна тревожно расхаживала по комнате около окон; не могла она сразу приступить к молитве; походив в раздумье, она остановилась, наконец, перед иконами и начала читать молитвы. Но молитва ее была непродолжительна: в сердце не было кротости и смирения, с которыми и душа настраивается к молитве.

Окончив краткую молитву, царевна перешла в свою опочивальню, где была приготовлена постель на высокой кровати с богатой резьбой колонок и с тяжелым постельным занавесом, спускавшимся с потолка на золотой цепи с круглым позолоченным шаром. Царевна села на большое кресло с резной спинкой и протянула руки к стоявшему на столе подле нее ларцу, украшенному богато инкрустациями из перламутра, с тонкой позолотой по дереву. Вынув из ларца круглое ручное зеркало, она сняла повязку, распустила волосы и внимательно всматривалась в свое лицо. Она видела в зеркале отразившееся свежее, полное лицо и полную шею; темные глаза глядели на нее из зеркала с привычным ей проницательным напряжением; лицо царевны приняло выражение самодовольное, она успокоилась, оглядев себя в зеркале, но, опустив зеркало на колени, сидела она, глубоко задумавшись.

«Увижу ли я князя Василия завтра? Что-то он ответит на письмо, что Иван понес к нему?..» – думала она, и потом проносился целый ряд мыслей и вопросов в голове ее; глаза глядели озабоченно куда-то; они проникались внутренним огнем от беспокойных мыслей и чувств.

«Ведь живут же иначе, не по-нашему, в иностранных землях, царевны… – думалось ей. – Если бы Бог дозволил мне устроить себе другую, счастливую долю! Выходят же там на престол и царствуют царевны… Федор болен, но мачеха у нас на дороге у всех. Теперь хотя в тереме живется свободней и чужих допустить можно…»

– Да! Федора!.. – кликнула царевна, желая расспросить постельницу.

– Здесь я, царевна, что приказать угодно? – говорила, входя к ней, смуглая Федора, и говорила, изменяя звуки русской речи на украинский манер. Постельница была родом из Украйны и взята во дворец по сиротству ее. Лукавством и сметливостью она умела приобрести доверие Софьи, искавшей помощников для своих планов. Снимая с себя дорогие серьги и другие украшения, царевна передавала их Федоре, помещавшей все в стоявшем на столе ларце. Когда постельница приблизилась, чтобы снять с полных ног царевны сафьяновые, шитые золотом сапожки, Софья спросила ее: