Александра Щепкина - Бояре Стародубские. На заре (сборник)

– Что слышно о царице Наталье?

– Слышно, что тужит царица о сынке своем, говорит, что обижен он и позабыт всеми. А сынок такой бойкий и затейливый, сказывала мне царицына постельница.

– Кто там у них бывает? – спросила царевна, уже заплетая волосы и готовясь прилечь на свое высокое изголовье.

– А все боярин бывает у них, Матвеев Артамон Сергеевич, да бывают братья царицы, Нарышкины.

Царевна была уже в постели, подле нее на полу приготовила себе постель Федора, продолжая пересказывать все слышанное про Наталью Кирилловну. И в тишине, при слабом освещении горевшей лампады, царевна прислушивалась к пересказам своей приближенной, узнававшей днем все, что желала знать царевна о селе Преображенском. В Преображенском жила теперь овдовевшая царица с трехлетним сыном Петром и дочкой Натальей. Рассказывала Федора обо всем, что болтал живущий в Москве народ и что делалось в Стрелецкой слободе, куда ходила к знакомым по поручению царевны. Софья Алексеевна выслушивала, сколько ей надо было для своих планов, и, наконец, выслушав достаточно, говорила: «Ну, прощай, спи себе, Федорушка!» И все смолкало в теремном покое.

Наступившая ночь на время убаюкивала заботы и злобу дня. Засыпала вражда и алчность, засыпала и ненависть притесненных и недовольных; но они просыпались наутро с той же силой, стремясь истребить все, что угнетало или стояло преградой к разгулу или довольству. На время отдыхала и Москва от прекратившейся смуты; притихала борьба на Украйне; но то был краткий и обманчивый отдых. Дикие толпы татар и турецкие нашествия продолжали грозить издали. Они накликались то Польшей, то запорожцами и проходили по Украйне как ураган, все истребляя, сжигая города и села, уводя в полон толпы малороссов и не щадя на пути и семейства польских шляхтичей, невзирая на договоры с Польшей. Опасность грозила на окраинах Руси, но еще опаснее было накипавшее недовольство стрелецкого войска в самой Москве. А из терема, где с сестрами и тетками взаперти скучала и боялась будущего смышленая голова царевны Софьи, то и дело бросали искры в готовый вспыхнуть порох Стрелецкой слободы. Общие надежды и выгоды соединяли эти далекие концы Москвы.

Боярин Артамон Сергеевич Матвеев был очень не весел. Он только что вернулся в свои хоромы в Москве из села Преображенского, где жила недавно овдовевшая царица Наталья Кирилловна с сыном своим, тогда еще малым отроком Петром; она жила здесь, удаленная от Кремля и его дворцов и от не любивших ее падчериц. В селе Преображенском находился тот загородный дворец, который был устроен покойным царем Алексеем Михайловичем по своему вкусу и на утеху себе и любимой семье своей. Преображенское лежало на берегах речки Яузы, от него тянулось сокольницкое поле до самой рощи, которая и ныне зовется Сокольниками и составляет любимое место жителей Москвы для гуляний. В окрестных рощах происходила обыкновенно любимая потеха царя Алексея Михайловича – соколиная охота. В загородном Преображенском дворце шли другие забавы; в нем была выстроена особая палата, «комедийная храмина»; в ней давались представления с содержанием, взятым из Библии. То были самые начальные, одни из первых представлений на Руси. Они были устроены по желанию царя Алексея Михайловича, после возвращения его из похода на Литву, где он ознакомился с театром в больших городах, им же присоединенных к России.

В селе Преображенском все напоминало боярину Матвееву то счастливое время, когда он был в силе при молодом царе Алексее Михайловиче, когда он был любимцем царя, и позднее, после второй женитьбы его на царице Наталье Кирилловне, воспитавшейся в доме Матвеева. Все изменилось с неожиданной кончиной еще нестарого и, казалось, сильного царя Алексея. Овдовевшая царица была удалена от падчериц и молодого царя Федора. Артамон Сергеевич Матвеев остался предан овдовевшей царице и ее сыну и был в немилости у ее падчериц и молодого царя. Он часто навещал Наталью Кирилловну в ее изгнании в Преображенском; он посетил ее и сегодня и нашел ее невеселой и в большой тревоге.

– Свет ты мой, Артамон Сергеевич! – говорила ему царица Наталья Кирилловна, заливаясь слезами. – Слухи дошли до меня через мою постельницу, – от служителей во дворце она слышала, что хотят сослать тебя из Москвы!

– Не верь слухам, царица, то нарочно смущают тебя! Успокойся, дорог мне покой твой и счастье твое и сына твоего!

Так успокаивал царицу боярин Матвеев, сам неспокойный в душе. Он знал, что теряла она в нем преданного слугу и советника для себя и для сына. Чтобы рассеять страх ее, боярин притворялся, что не верит таким слухам. Он заговорил с ней о сыне, желая направить внимание ее в другую сторону, и просил позволения присутствовать при его потешных забавах. Вместе с царицей пошли они взглянуть на игры царевича Петра, на его полк, набранный из маленьких ровесников его, боярских детей. Между детьми в полку его было несколько взрослых людей, но карликов и подходивших по росту к детям; так один из них, прозванный Никита Комар, был пристроен к полку в помощь малолетним детям-воинам. Полюбовавшись несколько времени играми царевича, здорового и неутомимого, Артамон Сергеевич поспешил к себе домой. Он торопился призвать к себе Симеона Полоцкого, теперь близкого к царю и бывшего его учителя. Матвеев просил Полоцкого посетить его, имея в виду узнать от него о настроении при дворе против него, Матвеева. Он знал вражду к нему бояр Милославских, ближайших родственников молодого царя. Боярин Артамон Сергеевич все еще занимал почетные места; он заведовал Посольским приказом, ведал дела с иностранными державами и дела по войнам в Малороссии. Но недавно отняли у него заведование царской аптекой, и Матвеев предвидел в этом недоверии начало опалы. Он понял, что совершилось это по наветам Софьи, сестры больного царя, и по наветам ее верховой, приближенной боярыни Хитрово.

Около вечера Артамон Сергеевич сидел в своей большой приемной палате и ждал к себе Симеона Ситиановича Полоцкого; он надеялся еще, может быть, воспользоваться его влиянием на царя. Пригласил он его под предлогом взглянуть на книги, только что построенные, как тогда говорилось, и принесенные из книгопечатни Матвеева.

Дом боярина Матвеева был убран роскошно и с уменьем: у него первого можно было встретить все, что тогда считалось редким и новым, чего не умели сделать на Руси. Кроме ковров, обтянутых сукном или бархатом стен и чистых стекол в окнах, украшали комнаты прекрасно разрисованные потолки, а на окнах стояли часы немецкой работы. У стен стояли большие зеркала в хрустальной раме, украшенные резьбой из кости, с изображением людей и зверей; другие зеркала в деревянных станках с менее затейливой резьбой на дереве. В хоромах боярина были и картины, и персоны, то есть портреты, и фряжские листы, то есть эстампы, вставленные в рамы. На поставцах и полках, висевших по стенам, расставлены были бокалы, чарки, шандалы с фигурами птиц и зверей или с красивой золотой резьбой. Для самого хозяина стояло в переднем углу палаты большое кресло, резное, с позолотой; кругом было несколько стульев с высокими спинками.