Энтони Троллоп - Малый дом в Оллингтоне. Том 2

– Можно ли мне уйти теперь? – спросила мистрис Дейл.

– Можно ли вам уйти? Конечно можно, если вы желаете. Если вы находите затруднительным для себя разговор о благополучии ваших дочерей, на которых я стараюсь смотреть как на моих собственных дочерей – хотя, сколько мне известно, их никогда не учили любить меня как отца… Так вот если вы считаете мою заботу об их благополучии неуместным вмешательством, то, конечно, можете уйти.

– Я не имела намерения огорчить вас, мистер Дейл.

– Огорчить меня! Кому какое дело, огорчаюсь ли я или нет. У меня нет своих детей, и потому я считаю своей обязанностью устроить жизнь племянников и племянниц. Я буду старым дураком, если стану надеяться, что взамен этого они будут любить меня. Я хочу выразить свое желание, а мне говорят, что я мешаюсь не в свои дела и поступаю дурно! Горько, очень горько, я хорошо знаю, что их научили не любить меня, а все-таки стараюсь исполнить мой долг в отношении к ним.

– Мистер Дейл, ваше обвинение несправедливо: их никто не учил не любить вас. Я думаю, они обе любили и уважали вас как родного дядю, но все же эта любовь и уважение не дают вам права вершить их судьбы в вопросе брака.

– Да кто же хочет вершить судьбы?

– Бывают обстоятельства, в которые, мне кажется, никакой дядя, никакой родитель не должны вмешиваться, и из всех таких обстоятельств нынешнее – самое главное. Если и после этого вы решите высказать ей свое желание, то, разумеется, можете.

– Мало будет пользы в том, особенно если вы восстановили ее против меня.

– Мистер Дейл, вы не имеете права говорить мне такие вещи, и в этом случае вы более чем несправедливы. Если вы думаете, что я восстановила моих дочерей против вас, то будет гораздо лучше совсем оставить Оллингтон. Я находилась в таких обстоятельствах, которые мешали исполнить мой долг в отношении детей, но я старалась исполнять его, оставляя в стороне все мои личные желания. Я совершенно убеждена, однако же, что с моей стороны было бы неблагоразумно дозволить им оставаться здесь, после вашего упрека, что я научила их смотреть на вас с неприязнью. Я решительно не потерплю, чтобы мне говорили подобные вещи.

Все это мистрис Дейл высказала решительно, голосом, выражающим чувство нанесенного ей оскорбления, это заставило сквайра понять, что она говорила серьезно.

– Разве не правда, – сказал он, оправдываясь, – что во всем, касающемся ваших дочерей, вы всегда смотрели на меня с подозрением?

– Нет, неправда. – И потом мистрис Дейл старалась поправить свою ошибку, чувствуя, что в последних словах сквайра была доля истины. Уж никак не с подозрением, – сказала она. – Но если мы зашли так далеко, то я объясню вам мои истинные чувства. В материальном отношении вы многое можете сделать для моих дочерей, да и многое сделали.

– И желаю сделать еще более, – сказал сквайр.

– Я уверена. Но из-за этого я не могу вам уступить моего места, места матери, заменяющей им в то же время и отца. Они мои дети, а не ваши. Если бы я даже согласилась дозволить вам действовать в качестве опекуна и самого близкого покровителя, они бы и тогда не согласились на подобную сделку, этого вы не можете назвать подозрением.

– Но могу назвать ревностью.

– А разве мать не должна ревновать к любви своих детей?

Все это время сквайр ходил по комнате взад и вперед, засунув руки в карманы штанов. И когда мистрис Дейл произнесла последние слова, он все еще молча продолжал свою прогулку.

– Может быть, и к лучшему, что вы наконец высказались, – сказал он.

– Ваше обвинение сделало это необходимым.

– Я не хотел вас обвинять, не хочу и теперь, но думаю, что вы и прежде поступали, и сейчас поступаете со мной жестоко, очень жестоко. Я старался разделить с вашими детьми и с вами то благосостояние, какое выпало на мою долю. Я старался как можно больше обеспечить удобства вашей жизни и счастье ваших дочерей. Я забочусь не менее вашего о том, чтобы упрочить их будущее благополучие. Вы бы очень несправедливо поступили, если бы отказались от всего, что делается в их пользу, и мне кажется, что взамен этого вам не следовало бы жалеть о привязанности и повиновении, которые обыкновенно идут вслед за такими добрыми услугами.

– Мистер Дейл, я ничего не жалею и не жалела.

– Я огорчен, я очень огорчен, – продолжал сквайр, а мистрис Дейл удивилась выражению страдания на его лице гораздо больше, чем необыкновенной эмоциональности его слов. – То, что вы сказали, мне уже давно известно. Хоть я и чувствовал, что это так было, но, признаюсь, ваша откровенность меня крайне огорчила.

– Разве только потому, что я сказала, что мои дети должны всегда оставаться моими?

– О, вы сказали более. Вы и ваши дети жили здесь, близко от меня – уж сколько лет! – и за все эти годы у вас не появилось ко мне ни одного доброго чувства. Неужели вы думаете, что я не вижу, не слышу, не чувствую? Не думаете ли вы, что я одурел и ничего не понимаю? Что до вас самих, вы бы никогда не ступили в этот дом, если бы не считали себя вынужденной сделать это ради приличия. Я нахожу, что все это так и должно быть. Хоть у меня и нет собственных детей, на мне все-таки лежат родительские обязанности по отношению к моим племянницам, и за это-то мне говорят, что я не вправе ожидать ни любви, ни расположения, ни послушания. Знаю, Мэри, что я вас задерживаю здесь против вашего желания. Не стану вас долее удерживать. – И он сделал знак, что она может уйти.

Вставая со своего места, мистрис Дейл чувствовала, что ее сердце смягчилось к нему. В последнее время он был очень ласков к ее детям, и это ласковое обращение имело даже сходство с нежностью любви, которой он никогда не проявлял прежде. Участь Лили, казалось, смягчила его суровость, и он старался быть как можно более мягким и в словах и в поступках. Теперь же сквайр говорил так, как будто при всей своей любви к этим девочкам он любил их напрасно. Без всякого сомнения, он был неприятным соседом для своей невестки, заставляя ее беспрестанно чувствовать, что ей он никогда бы не протянул открытой ладони. Нет сомнения, что он был движим бессознательным желанием сделать подкоп под ее власть над ее собственными детьми. Нет также никакого сомнения, что он всегда смотрел на нее косо с первого дня ее замужества. Она живо чувствовала все это с того времени, как узнала его, и еще живее после неудачи в своих усилиях жить с ним на дружеской ноге, усилиях, которые она делала в течение первых двух лет своего пребывания в Малом доме. Но тем не менее, несмотря ни на что, ее сердце в эту минуту скорбело за него. Она одержала над ним победу, вполне сохранив за собой позицию для защиты детей, но теперь, когда он жаловался, что он разбит в этом состязании, сердце мистрис Дейл обливалось кровью.