Виктор Аскоченский - Асмодей нашего времени

– Къ чему вы говорите мнѣ это, Соэонтъ Евстффьевичъ? сказалъ Софьинъ съ маленькой досадой.

– Да вѣдь нельзя жь этого дѣла такъ оставитъ!

– Послушайте, – если я отказался стать съ Пустовцевымъ на барьеръ при рукоплесканіяхъ свѣта, то неужьто соглашусь даже подумать когда нибудь затѣять противъ него борьбу постыдную, низкую, которая въ тысячу разъ хуже, чѣмъ изъ за угла ножемъ пырнуть?

– Ну, не говорите! Я зналъ весьма многихъ почтенныхъ мужей, которые этимъ средствомъ лучше и чувствительнѣе всякой тамъ дуэли давали себя знать своимъ противникамъ.

– И на здоровье имъ!

– По мнѣ, вотъ это я есть настоящая дуэль! И опасности никакой, и имя честное не страдаетъ.

Софьину становилось даже дурно отъ такихъ благоразумныхъ совѣтовъ. Чуть-чуть не послалъ онъ къ чорту своего собесѣдника и думалъ, какъ бы избавиться отъ него поприличнѣй.

– Вы долго тутъ останетесь? сказалъ онъ такъ, чтобъ сказать что нибудь.

– Нѣтъ-съ, сей часъ домой. Я думалъ встрѣтить тутъ Авксентія Павловича; нужно посовѣтовать ему тамъ кое-что; некстати остороженъ да и щекотливъ немножко, вотъ не хуже васъ. Съ правдою, батенька, теперь далеко не уѣдетъ.

– А супруга ваша здорова?

– Покорнѣйше благодарю-съ. Саша у меня все дома; скучаетъ, бѣдненькая. Вѣдь безъ меня ни-ни, никого не приметъ; такая застѣнчивая и робкая. Да, кстати вотъ напомнили! Зачѣмъ же насъ-то, насъ-то вы забываете? Побойтесь Бога! Мы съ женой люди простые, обычаевъ свѣтскихъ не знаемъ, амбиціей не занимаемся; стало быть какая намъ нужда до того, что говорить тамъ о васъ разные другіе? Мы всегда вамъ будемъ рады. – А, мое почтеніе, Авксентій Павловичъ! вскричалъ Тошный, завидѣвъ господина въ двойныхъ очкахъ и куцомъ парикѣ, худо прикрывавшемъ остатокъ курчавившихся на затылкѣ волосъ. – До свиданья, любезнѣйшій Владиміръ Петровичъ! Извините!

Софьинъ готовъ былъ разцаловать этого господина, который такъ въ пору подоспѣлъ къ нему на выручку и избавилъ отъ такого милаго собесѣдника. Онъ остался на томъ же мѣстѣ. Болѣзненно ныла растерзанная душа его; такія минуты уносятъ у человѣка десять лѣтъ жизни!..

Въ швейцарской раздался дружный хохотъ. Съ шумомъ ввалились въ залу нѣсколько молодыхъ людей; впереди ихъ выступалъ Племянничковъ съ смѣющимся лицомъ и съ самыми гулливыми манерами. Вся эта ватага направилась къ комнатѣ, гдѣ былъ Софьинъ. Шагъ черезъ порогъ и веселая физіономія Племянничкова сдѣлалась серьезною и важною; онъ слегка поклонился и круто поворотилъ назадъ. Софьинъ вздохнулъ глубоко-глубоко… Медленно присѣлъ онъ къ столу, заваленному газетами, еще медленнѣй протянулъ руку и машинально захватилъ вмѣстѣ Constitutionel и Русскій Инвалидъ. Пробѣжавъ глазами первый, онъ продолжалъ читать послѣдній, и казалось, остановилъ особенное вниманіе на извѣстіи объ отъѣзжающихъ.

Такъ прошло болѣе часа, и никто не подошелъ къ Софьину, никто не сказалъ ему даже оффиціальнаго привѣта. Всякій, заглянувъ въ газетную, повертывался и уходилъ прочь. Въ самой залѣ какъ будто пролетѣлъ тихій ангелъ…

Вдругъ въ той же залѣ послышался громкій голосъ Небѣды: "Гдѣ? не можетъ быть!" и въ туже минуту Онисимъ Сергеевичъ сталъ лицомъ къ лицу съ Софьинымъ.

– Что вы тутъ дѣлаете? сказалъ Небѣда.

– Читаю.

– Читаю, – въ Клубь ходитъ не за тѣмъ, чтобъ читать, а время проводить пріятно.

– Я и провожу его пріятно.

– Хороша пріятность! За книгами-то? Я только и читаю ихъ, что на сонъ грядущій. Удивительное дѣйствіе производитъ; что твои порошокъ сонный. Пойдемте-ка въ залу!

– Я ужь тамъ былъ.

– Да чтожь букою-то сидѣть?

– У всякаго своя манера, Онисимъ Сергеевичъ.

– Это не ваша манера, позвольте наконецъ сказать вамъ. Вы хандрите, вотъ и все! Да полно! Плюньте на всѣхъ и на вся. Я вамъ сказалъ, что все переверну, ну и переверну. Дайте лишь срокъ.

– Много хлопотъ будетъ, Онисимъ Сергеевичъ. Общественное мнѣніе – не кукла, которую ребенокъ то одѣваетъ, то раздѣваетъ по произволу. Не въ досаду вамъ, Онисимъ Сергеевичъ, скажу; тяжела жертва, которую я принесъ вашему спокойствію!..

– Чтожь это? Вы раскаеваетесь?

– Это чувство мнѣ недоступно. Раскаяніе есть слѣдствіе необдуманности; а на что я рѣшился разъ, тому и быть такъ, что бы ни вышло изъ того. Если промахнусь, выбраню себя, приму это за урокъ на будущее время и дѣло съ концомъ.

– Да что васъ обидѣли тутъ что ли?

– Нисколько. Всѣ держали себя, какъ должно.

– Нѣтъ, видно, не какъ должно! Да вотъ я сейчасъ разузнаю.

И проворно повернувшись, Небѣда изчезъ изъ газетной. Софьинъ вскочилъ чтобъ удержать его, даже крикнулъ ему вслѣдъ: но Небѣда, не оборачиваясь, махнулъ головой съ видомъ рѣшительнымъ, и оставилъ Софьина посреди комнаты съ протянутыми впередъ руками.

Первымъ, на кого обрушился Небѣда, былъ тотъ господинъ язвительнаго свойства, который вызывался проучить Софьина. Къ несчастію своему, этотъ храбрецъ не поудержался, и повторилъ нѣсколько словъ въ духѣ прежней своей реплики. Небѣда ринулся на него, какъ коршунъ на цыпленка, и въ пухъ разщипалъ его, не стѣсняясь ни въ выраженіяхъ, ни въ громогласіи. Досталось и Трухтубарову и Ерихонскому и Тошнину, досталось всѣмъ, кто имѣлъ неосторожность подойти въ эту пору къ кружку, образовавшемуся около Небѣды. Голосъ его раздавался во всѣхъ сосѣднихъ комнатахъ, и даже оффиціанты высунули изъ буфетной свои осклабленныя физіономіи.

Софьянъ слышалъ все до единаго слова. Блѣдный, встревоженный онъ твердыми шагами вошелъ въ залу и взявъ за руку Небѣду, сказалъ окружавшей его толпѣ:

– Я очень сожалѣю, господа, что появленіе мое здѣсь сдѣлалось поводомъ къ раздору между вами. Уступаю всѣмъ безвозмездное право перецѣнивать и бранить меня, сколько угодно: но объ одномъ прошу, – не обижайтесь горячимъ словомъ Онисима Сергеича, и еще, – если станете судить меня, то забудьте одно имя, уваженіе къ которому вы должны имѣть всѣ, какъ люди благородные. Прощайте, господа; говорю, прощайте, а не до свиданія!

И пожавъ руку Небѣды, Софьинъ шибко пошелъ вонъ изъ Клуба. Но въ дверяхъ чуть не столкнулся онъ съ Пустовцевымъ: отступивъ другъ отъ друга, они остановились на одно мгновеніе. Софьинъ посторонился, и Пустовцевъ, взбивая лохматые волосы, вошелъ въ залу, небрежно переваливаясь съ ноги на ногу.

И долго потомъ досужіе языки теребили честь, имя и каждое слово Софьина, и долго еще служилъ онъ предметомъ насмѣшекъ и язвительныхъ порицаній. Пульки окончательно разстроились, что также подало поводъ записнымъ игрокамъ побранить Софьина за его неумѣстное появленіе.

А что же Софьинъ?.. О, не приведи Богъ никого быть на его мѣстѣ!.. Свѣтъ-инквизиторъ жесточе и изобрѣтательнѣй изверга Торквемады истерзалъ, измучилъ свою жертву!..