Владимир Бенедиктов - Стихотворения (1884 г.)

«Нет, наш богатырь давит всех без разбору –
И добрых, и злых, и с такими ж, как сам,
Он в стычках сходился. Тяжел он – без спору,
Зато по железным идет полосам.
Дорога нужна, чтоб его выносила,
Железная, друг мой. Ему под удар
Не суйся! В нем дикая, страшная сила
Гнездится, – она называется – «пар»».

Время шло. Время шло. Не считали мы дней,
Нас надежда всё вдаль завлекала,
Мы судили-рядили о жизни своей,
А она между тем утекала.

Мы всё жить собирались, но как? – был вопрос.
Разгорались у нас разговоры,
Простирались до мук, доходили до слез
Бесконечные споры и ссоры.

Сколько светлых минут перепортили мы
Тем, что лучших минут еще ждали,
Изнуряли сердца, напрягали умы
Да о будущем всё рассуждали.

Настоящему всё мы кричали: «Иди!»
Но вдруг холодно стало, морозно…
Оглянулись – и видим: вся жизнь – назади,
Так что жить-то теперь уж и поздно!

С дней юных вашего рожденья
День благодатный мне знаком –
И вот – я с данью поздравленья
Теперь иду к вам стариком,
Пишу больной, но дух не тужит,
В расстройстве только плоть моя,
А стих мне верен, рифма служит,
И прежний ваш поклонник – я.
Мной жизни выдержана проба, –

Я и теперь всё ваш, близ гроба,
Измены не было. – Не раз
В движенье жизненного круга
Почетного названья друга
Я удостоен был от вас, –
И это лестное названье
Всегда всего дороже мне;
Ему ношу я оправданье
В душе, вам преданной вполне,
Как и тогда, как я был молод.
Я охладел, но коль вредит
Иному чувству этот холод,
То чувство дружбы он крепит,
А это чувство много силы
Дает мне и в дверях могилы, –

С ним вам несу на много лет
Живой заздравный мой привет,

От дерзких помыслов и хищности людей
Ограждена святынею несчастья,
Ты в старческой душе моей
Зажгла всю молодость, всю девственность участья,

Я мало жизнью дорожу.
Пускай меня к могиле годы клонят!
У гробовой доски «Довольно!» – я скажу,
Довольно! – да! Я был тобою понят,

В себе не уронив душевной высоты,
Ты моего кумира не разбила, –
Участья моего не оттолкнула ты
И благодарностью меня не оскорбила,

По Земле разнодорожной
Проходя из века в век,
Под собою – непреложный,
Неподвижный грунт подножный
Видел всюду человек.
Люди – всеми их глазами –
В небе видеть лишь могли
С дном, усыпанным звездами,
Чашу, ставшую краями
Над тарелкою Земли,
С чувством спорить не умея,
Долго, в грезах сонных дум,
Был узлами Птоломея
Связан, спутан смертных ум.
Мир, что был одним в творенье,
Был другим в воображенье:
Там – эфирный океан
Был отверст, созданья план
Был там зодчего достоин –
Беспределен, прост и строен;
Здесь – был смутен, сбивчив он,
Там – премудр, а здесь – мудрен.
Там – Земля, кружась, ходила,
Словно мяч, в кругу планет,
Вкруг громадного горнила,
Изливающего свет;
Здесь – пространств при узких мерах –
Жалось всё в кристальных сферах,
Звезды сплошь с их сводом шли
И вдвойне вращалось Солнце,
Чтоб метать лучи в оконце
Неповертливой Земли.

Рим с высот своей гордыни
Клял науку – и кругом,
Что казалось в веке том
Оскорблением святыни,
Что могло средь злых потех
Возбуждать лишь общий смех
И являться бредом въяве
И чего, средь звездных дел,
Утверждать, при полной славе,
Тихо Браге не посмел, –
Неба страж ночной, придверник,
Смело «Да! – сказал Коперник. –
Высшей мудрости черты –
В планах, полных простоты!
Бог – премудр. В твореньях явен
Коренной закон родства:
С братом – волей божества –
Всяк из братии равноправен.
Дети Солнца одного,
Сестры – зримые планеты –
Им сияют, им согреты, –
Средоточен лик его!
На него все взор возводят,
Доля с долей тут сходна,
Вкруг него они все ходят,
А Земля – из них одна, –
Ergo – ходит и она!»

И, едва лишь зоркий разум
В очи истине взглянул,
Верной мысли луч сверкнул,
Словно молния, – и разом
Свод – долой! Весь звездный клир
Прянул россыпью в эфир,
И – не в области творенья,
Но в хаосе разуменья –
Воссоздался божий мир.
В бесконечных, безначальных,
Необъятных небесах –
Тех тяжелых сфер кристальных
Вдруг не стало – пали в прах!
И средь строя мирового,
Плоский вид свой округля,
Вкруг светила золотого
В безднах двинулась Земля!

«У!» – кричат невежд мильоны,
Те – свернули кулаки,
Эти – кажут языки,
Там ревут враги-тевтоны,
Там – грозит проклятьем Рим,
Там – на сцене гистрионы
Свищут, – гений – невредим.
Где друзья ему «Заставим
Их умолкнуть!» – говорят,
Он в ответ: «К чему? Оставим,!
Пусть! – Не ведят, что творят!»

Внимая потокам приветственных слов,
Хмельницкий Богдан принимает послов.

Посол тут валахский, посол молдаванской
И князь, представитель земли трансильванской.

Прислал и державник Московии всей
С подарком послов к нему царь Алексей.

Не любо ль принять от владыки такого
И шубу соболью, и доброе слово?

От Польши здесь также послы и гонцы.
Он – дома, кругом козаки-молодцы:

Полковники славные, ратные люди,
Разгульные головы, крепкие груди,

Но – грубы, – что ж делать? – Их вождь-атаман
Доволен, радушен и весел Богдан.

При нем его женка, – богато одета,
Гостей принимает с улыбкой привета,

Сама ж, с деревянного ложкой в руке,
Табак растирает в простом черепке.

Хозяин уставил заздравные кубки
И сам набивает курителям трубки,

И в ценные кубки, гостям на почет,
Родную горелку он запросто льет.

Те – ждут его речи, все – на ухо чутки,
А он отсыпает им басни да шутки –

Зовет их обедать. «Нехай, – говорит, –
Вам жинка козацкого борщу зварит!

Що сталось, то сталось! Забудем всё злое –

И добре запьем да закусим былое!»

И вольно с заплечья вождя своего
Полковники речь приправляют его –

И – слово за словом – доходят до шуму.
«Мовчытэ!» – кричит он, сам – думает думу.

Он – бедный изгнанник… Невзгод и потерь
Пора миновала, – и вот он теперь

В почете великом… А что его ходу
Пособьем служило? – «Спасибо народу!